Чонкин спал на полу у дверей, привалившись щекою к параше, когда его растолкали, поставили на ноги. Он потряс головой, пришел в себя и удивился. В камере одновременно толклись человек шесть вертухаев и во главе их сам начальник тюрьмы старший лейтенант Курятников, маленький, коренастый, с бабьим рябым лицом. Все они, в том числе и Курятников, были чем-то как будто взволнованы, смотрели на Чонкина с любопытством, но в то же время и с робостью.

На нарах народ заворочался, кто-то спросил, что происходит.

– Чонкина уводят, – сказал Штык с некоторым удивлением.

– А для чего столько народу?

– А кто его знает?

Тут послышался голос Манюни:

– Раз за одним столько народу прислали, значит, на расстрел.

– Как те на расстрел? – сказал Штык. – Ведь суда-то не было.

– А никакого суда и не нужно, – рассуждал Манюня. – Закон военного времени.

Чонкина от этих слов передернуло, хотя он и не мог представить себе, что вот сейчас прямо его выведут и расстреляют. Да и вертухаи во главе с начальником тюрьмы выглядели совсем обыденно. Начальник тюрьмы лично поднял шинель, отряхнул и, развернув, подал Чонкину, как подают швейцары.

– А сколько время? – спросил Чонкин, тыча и не попадая рукою в рукав.

Ему не ответили. Курятников, отступив назад, осмотрел Чонкина придирчивым оком.

– Конечно, побрить его надо бы, – сказал он озабоченно, – да ладно.

– Слыхал, Манюня, – крикнул Штык. – Побрить, говорит, надо. А ты – на расстрел.

– А как же, – отозвался Манюня. – Как же небритого-то расстреливать? Не положено. Если больной, вылечат, если небритый, побреют.

– Молчать! – взвизгнул Курятников. – Еще одно слово услышу и…

Тут из-за параши поднялся профессор Цинубель и, подойдя к Чонкину, протянул руку.

– Прощайте, Чонкин, – сказал он сердечно. – Не робейте. Учитесь выдержке у Ильича. Помните…

Что именно помнить, Чонкин выслушать не успел, его вывели из камеры.

Тесной толпой прошли по коридору, затем через двор, к проходной. Возле тумбочки с наганом на боку стоял дежурный.

– Машина не пришла? – спросил начальник тюрьмы.

– Сломалась, – ответил дежурный.

– Ладно, пойдем так.

Начальник расписался в какой-то лежавшей на тумбочке книге, после чего Чонкина вывели за ворота и повели через площадь. Было темно, холодно, шел мелкий дождь.

– Сколько время? – опять спросил Чонкин, и ему опять не ответили.

Подошли к какой-то глухой двери, позвонили, она распахнулась, и стоявший за нею человек прижался к стене, пропуская пришедших.

Вскоре очутились в знакомой Чонкину приемной лейтенанта Филиппова.

– Подождите, – сказал Курятников и, робко постучавшись, сунул голову в дверь. – Разрешите ввести?

– Введите, – донесся ответ.

В комнате, которую Чонкин знал как кабинет лейтенанта Филиппова, горела яркая лампочка. Но за столом был не Филиппов, а незнакомый майор в новенькой гимнастерке, перекрещенной сверкающими ремнями. Другой незнакомец, с большой бритой головой и в очках с толстыми стеклами, сидел на стуле у стены. Шинель с меховым воротником (таких шинелей Чонкин прежде не видывал) была расстегнута, руки сцеплены на животе, ноги болтались, не доставая до пола. На соседнем стуле лежала фуражка с высокой тульей и брошенные поверх нее белые перчатки.

Курятников строевым шагом приблизился к бритоголовому, поднес руку к виску и визгливо закричал:

– Товарищ полковник, подследственный Чонкин по вашему приказанию доставлен.

«Ишь ты! – подумал Чонкин. – Полковник!»

– Выйдите и подождите за дверью, – не меняя позы, приказал полковник Курятников и конвойные вышли.

Полковник и майор, каждый со своего места, внимательно разглядывали Чонкина, а он стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки.

Вдруг полковник спрыгнул со стула и стал быстро бегать вокруг Чонкина, наклоняясь при этом, как мотоцикл.

– Вы, – мелькая перед глазами, бормотал полковник, – ожидали увидеть не нас, а Курта. Но его нет. Увы. Он чудовищно занят. Он дает показания. Весьма ценные между тем. И вам я тоже. Настоятельно рекомендую. Тем более, что нам. Все, все известно.

Он прекратил кружение так же неожиданно, как начал, вернулся к своему стулу, сел и принял прежнюю позу. Заговорил майор. Он говорил медленно и бесстрастно.

– Ну вот что, милейший. Как вы только что слышали, Курт арестован, дает показания, и нам уже многое известно. Но необходимо кое-что уточнить. Своих противников мы умеем уважать. Вы долго и ловко водили нас за нос, играя роль Иванушки-дурачка. Ну что ж, играли великолепно, ничего не скажешь, но теперь, как умный человек, вы должны признать, что игра окончена.

– Точно сказано, – одобрил полковник и снова спрыгнул со стула. – Ваша карта бита, князь! – сказал он, как в театре, и откинул в сторону руку.

Чонкин вздрогнул. Он не думал, что его давнишняя кличка может быть известна людям.

– Я же говорю, – переглянувшись с полковником, усмехнулся майор, – нам все известно. Так что уж лучше сразу начистоту.

– Да, сразу начистоту, – приблизился полковник. – Для вашего же блага прошу вас очень. Итак, кто послал вас в деревню Красное?

– В деревню Красное? – переспросил Чонкин.

– Да, да, – полковник нетерпеливо защелкал зубами. – В деревню Красное кто вас послал?

– Меня? – уточнил Чонкин и ткнул пальцем в грудь.

– Да, вас. Именно вас. В деревню Красное кто?

– Так ведь этот, – сказал Чонкин, надеясь, что полковнику действительно все известно. – Ну, старшина, ну, Песков.

– Песков? – недоверчиво повторил полковник. -. Старшина? А Антон Иванович что говорил?

– Антон? – переспросил Чонкин. – Иванович?

– Я имею в виду Деникина, – подсказал полковник.

– Дикина? – Чонкин напряг память. – Может, Жикина? Это который на колесиках ездиет?

– На чем? На колесиках? – переспросил полковник. – Ах, на колесиках?

Он сделал короткий выпад и ткнул Чонкина кулаком в живот. Чонкин открыл рот, пытаясь втянуть в себя воздух, и даже произнес какой-то звук вроде «а-а», но воздух не втягивался. С выпученными глазами Чонкин рухнул на колени, и только после этого воздух толчками стал пробиваться в легкие.