Ничем иным, как политикой Сталина: его дикими методами коллективизации, уничтожением идейных и квалифицированных кадров, консерватизмом и инертностью партийной бюрократии, распоряжавшейся по своему усмотрению наукой, культурой, производством. К тому же, боясь проникновения правдивой информации, сталинский аппарат резко ограничил внешние связи — особенно ученых и деятелей культуры. Наука же, по самой природе, не терпит ни тоталитарной команды, ни изоляции. Неисчислим вред, который причинило и причиняет советской науке сталинское командование, в том числе некомпетентное вмешательство лично Сталина в область науки (вспомним невежественное запрещение генетики и кибернетики как «буржуазно-идеалистических» теорий).
О каких же заслугах Сталина перед страной и народом может идти речь? Если бы не сталинские «ежовые рукавицы», процесс индустриализации страны и укрупнения ее сельского хозяйства шел бы нормальным, естественным путем, творческие силы трудящихся, не скованные диктаторским режимом и не отягощенные необходимостью содержать колоссальный бюрократический аппарат, показали бы действительно чудеса. Можно без преувеличения предполагать, что если бы во главе СССР после смерти Ленина не встал Сталин, наша страна по всем экономическим показателям была бы сейчас впереди на 20–25 лет. Громадные потери, которые уже понесла и продолжает нести страна от диктаторских методов управления, от нерациональной, бесхозяйственной организации труда, от внедрившихся за десятилетия и ставших привычными «липы», «туфты», обмана и самообмана, — все это результат ликвидации Сталиным начатков социалистической демократии, зарождавшихся было в стране. Только одни потери скота в ходе раскулачивания и коллективизации (от которых по сию пору не может оправиться наше животноводство) в ценностном выражении поглощают весь прирост, достигнутый промышленностью за первые годы индустриализации. А все последующее? Разорение колхозов в результате лишения колхозников стимулов к работе? Громадные потери от нерациональной организации труда, от неправильного хранения и использования материалов, сырья, оборудования, продукции? А длительное омертвление капитальных вложений в незавершенном строительстве, ввод в эксплуатацию новых предприятий с морально устаревшим оборудованием? Да мало ли — все перечислить просто невозможно. Еще хочется лишь сказать о политике в области оплаты труда — политике, как нельзя нагляднее показывающей, что социализмом у нас и не пахнет.
Не говоря уже о том, что в стране до сих пор продолжает занимать ведущее положение столь любимая Сталиным сдельщина, сдерживающая рост производительности труда, но зато создающая видимость перевыполнения норм, негоден был сам провозглашенный Сталиным принцип: «предпосылкой повышения заработной платы является повышение производительности труда». Проведение в жизнь этого «принципа» не вело к повышению производительности труда, оно лишь развращало трудящихся, толкая их к обману, припискам, снижению качества продукции.
Милован Джилас, возможно, прав, когда называет Сталина организатором новой социальной системы. Только какой? Социализмом ее, во всяком случае, не назовешь. Пожалуй, лучше многих других характеризует эту систему родная дочь Сталина, Светлана Аллилуева, в своей книге «Только один год»:
«Для меня, — писала она, — было много труднее освободиться от мифов и лжи, чем для любого сталиниста. Все, что охватывает собою этот политический термин, всегда было чуждо мне. Даже когда я узнала многое, мне еще долго представлялось, что отец сам был жертвой системы, а не ее создателем и двигателем.
НЕТ, жертвами были другие, жертвами были миллионы людей.
А он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевнобольным, ни заблуждающимся. С холодной расчетливостью утверждал он свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять. Поэтому первым делом его жизни стало устранение противников и соперников, а потом уже все остальное. В пореволюционной России он воскресил абсолютизм, террор, тюрьмы, бюрократию, полицию, шовинизм и империалистическую внешнюю политику. В стране, где демократия в 1917 году оставалась выкидышем истории и умерла тут же после рождения, это только укрепило его власть и славу».
В последних словах Аллилуевой кратко, но выразительно изложена суть сталинской идеологии, имеющей много общего с идеологией тысячелетней русской монархии (хотя сталинская практика во многом «превосходила» своих предшественников), но не имеющей ничего общего с гуманной и прогрессивной идеологией основоположников коммунизма, да и с Лениным, который шел лишь на временное подавление демократии.
И глубоко неправ В. Гроссман, утверждая, что Сталин потому-де стал после смерти Ленина во главе государства, что он якобы лучше всех друзей Ленина выражал основную его суть. «Ненависть Сталина к лидерам оппозиции, писал В. Гроссман, — была ненавистью к тем чертам характера, которые противоречили ленинской сути. Сталин казнил ближайших друзей и соратников Ленина потому, что они, каждый по-своему, мешали осуществиться тому главному, в чем была сокровенная суть Ленина».
Это — абсурд, вытекающий из того абсурда, до которого довел В. Гроссман свою, в общем, имеющую основания мысль о влиянии тысячелетнего рабства России на характер русской революции. Доведя свою мысль до абсурда, В. Гроссман заявляет, что это тысячелетнее рабство создало и воспитало «сокровенную суть» В. И. Ленина.
Нет, Ленин воспитывался на демократических традициях своих предшественников на Западе и в России — и именно его «сокровенная суть» состояла в стремлении к освобождению всего человечества, к международному братству, а не к личной власти и господству русского великодержавия, в чем состояла «сталинская суть».
19. Эволюция сталинского режима
Еще в 1929 году, характеризуя путь, по которому сталинская группировка шла к неограниченной власти, Л. Д. Троцкий писал: «…реакция может придти не только после буржуазной революции, но даже после революции пролетарской». Жизнь подтвердила правоту этого теоретического утверждения Л. Д. Троцкого, как и своевременность его более раннего предостережения о возможном перерождении партийных кадров — предостережения, казавшегося многим из нас в 20-е годы чрезмерно пессимистическим.
Прошло полвека — и теперь мы видим, что предсказания Л. Д. Троцкого, к сожалению, не только сбылись, но и, выражаясь сегодняшним языком, «перевыполнены». Эволюция советского общества, начавшаяся с внутрипартийного преследования левой оппозиции, закономерно привела к бесконтрольной власти правящей касты (класса?) бюрократии и фактическому бесправию подавляющей массы народа.
Перерождение советской власти не было, конечно, мгновенным. Это был длительный процесс, растянувшийся на несколько десятилетий, в течение которых шла (особенно вначале) борьба между силами реакции и революции. Впрочем, после кровавых репрессий конца 30-х годов и вплоть до смерти Сталина сил, которые могли остановить процесс сползания режима в сторону реакции, уже почти не было.
Смерть Сталина и решения XX, а затем ХХII съездов партии принесли некоторую надежду на то, что удастся возродить социалистический характер советского общества. Некоторые попытки хотя бы приостановить процесс сползания были, действительно, предприняты Н. С. Хрущевым. К ним относятся не только массовая реабилитация и освобождение заключенных и резкое сокращение (на первых порах) репрессий против инакомыслящих, но и некоторое ослабление цензуры, некоторые (весьма робкие) попытки очистить историю партии и страны от сталинской лжи и сокращение (тоже очень робкое и незначительное) чрезмерных благ для высокопоставленных сановников. Но все это проводилось сверху, без всякого контроля и участия широких масс, без всякого пересмотра законов, в порядке «дарования милости». И «милости» эти очень скоро были отняты самим же Хрущевым, а затем еще более рьяно — теми, кто его сместил.
Сегодняшняя советская бюрократия обладает неизмеримо большей силой и влиянием, чем в 20-е годы, когда о ней писал Л. Д. Троцкий. Со всеми социалистическими принципами она давно покончила. Однако последнего шага она все же не делает: на открытую реставрацию капитализма не идет. Как и прежде, она пользуется социалистической, марксистской, коммунистической терминологией, хотя этот словарь, ставший для нее чем-то вроде «закона божия», все гуще прослаивается терминами, взятыми из словаря националистически-шовинистского.