Радовало то, что свет не надо было возделывать. Он сам присутствовал всюду, проникал куда хотел, отражался и вел себя настолько ненавязчиво, что позволил уснуть уставшему от путешествия Макарову. Путешествие состояло из подъема по дощатой лестнице, ведущей из землянки. Ступеньки были пологими, но Макаров едва ускрёбся по ним, а когда вылез наружу, сразу уснул.

Проснулся он оттого, что его кто-то лизал. Приоткрыв глаза, Макаров увидел на фоне неба пляску корней и пульсацию стволов обеих легочных артерий — именно так выглядели голые кроны двух огромных ольховых деревьев.

Вокруг не было ни души, но чье-то стороннее тепло продолжало волнами ложиться на щеки. Оглянувшись, Макаров опять никого не обнаружил. Да и не мог обнаружить, потому что Бек, широко расставив лапы, стоял прямо над ним. Легкое поскуливание продолжало наводить Макарова на мысль, что рядом кто-то есть.

Макаров медленно развернулся на спину и увидел над собою чудовище. Весь в немыслимых ранах и в слежавшейся шерсти над ним стоял его пес, его собака, его Бек. Страшный, дикий и одновременно свой, родной, словно чем-то обиженный Бек. Собака долго принюхивалась к Макарову. Такого запаха — запаха белка — хозяин никогда не издавал. Странно. Озадаченный Бек пытался повалять Макарова лапой по земле, как бревно, чтобы осмотреть со всех сторон. У Бека это здорово получалось — Макаров кряхтел от боли, но не сопротивлялся. Пусть делает что хочет, думал он, все равно самому этого не одолеть.

Обследовав Макарова, Бек поднял ногу и поцвыркал на него, как на свежий объект, попавший на помеченную им территорию.

«Принял, признал!» — мелькнула в голове Макарова очередная животная радость.

Чтобы не возвышаться над хозяином и не давить авторитетом, понимающий Бек прилег рядом и перестал скулить. Это дало Макарову возможность сосредоточиться, и он заметил вокруг землянки множество изглоданных костей, как выбеленных непогодой, так и совсем свежих. «Неплохо поработано», отметил он про себя. Под деревом неподалеку чернел дымящийся бугор только что заваленного зверя. «Если так пойдет дальше — не пропадем», — сообразил он с голодухи. Напротив выхода из землянки зияло жерло норы, устланное шерстью. Бек походил туда-сюда и вполз в нору задом, словно продемонстрировал хозяину, что к чему и как это вообще делается. Он долго лежал, высунув иссеченную шрамами морду, осторожно уложенную на передние лапы все в мозолистых волдырях, и глядел прямо на хозяина. Глаза собаки были глубоки и сухи. В своих глазах Макаров тоже ощущал полное исчезновение слезы. Ни заплакать, ни чихнуть — от сухости во рту и везде по телу проскакивал легкий треск.

Через некоторое время Бек выполз из норы и принялся терзать добычу, которая сильно смахивала на годовалого кабана. Он отрывал порядочные куски и заглатывал их, задрав пасть высоко к небу. Каждую порцию он, как настоящий гурман, занюхивал можжевеловой веточкой. Пропустит порцию, подойдет к кусту — понюхает, а то и пожует, и снова — к туше. Иногда Бек бегло посматривал на хозяина, как бы приглашая к столу. Макаров не сразу понял, о чем идет речь. Понятие аппетита у него только начинало формироваться.

Март входил во вкус сезонных переустройств. Татуаж первых проталин хорошо закреплялся на белых перегонах снега. Облака без напряга влачили на северо-запад свои уставшие тени. Медленная их эволюция на земле изматывала жаждущие перемен глаза. Сойдя с пригорка, толпой голосовал березовый молодняк. Макаров подполз поближе. Из надломленного сука капал сок. Макаров подлег под капельницу и набрал полный рот сладковатой влаги. Глотнуть не получилось — Макаров едва не подавился. Но влага нашла себе дорогу. Сладость медленно просачивалась вовнутрь сама. Напившись, Макаров подставил под капли лицо и насытил сухую кожу. Она стала липкой и чувствительной.

Под ногами хлопотали об оттепели кусты ежевики с редкими уцелевшими ягодами. Прошлой осенью их прихватил ранний мороз, и потому они удержались на ветках. Макаров подполз к кусту и прямо ртом захватил несколько ягод. Процедура понравилась ему. Он начал пастись, ползая по колючкам, которые приятно входили в кожу. Макаров весь исцарапался, но боли не почувствовал. Кожа, почти такого же темно-лилового цвета, как и ежевика, совсем не кровоточила. «Странно, — подумал Макаров, — а где кровь?»

Спустя некоторое время Макарову повезло собрать целую горсть ледяных ягод. Оскомина от них была приятнее безутешного нытья в желудке, которое недавно еще ощущалось достаточно тупо, но, возникнув, стало просто неуемным.

Еще большее удовольствие Макаров получил от мерзлых стеблей глухой крапивы, потемневших за зиму и хрупких. Отслоив остатки одежды, Макаров похлестал себя сухим крапивным веником и пришел в возбуждение. Он не заметил, как его кожа рвется в напрягающихся местах, а мышцы попросту расслаиваются. Похолив себя, насколько удалось, Макаров увидел, что ни сквозь ссадины, ни сквозь царапины и рваные раны по-прежнему не проступило ни кровинки. Бескровные ушибы пугали своей глубокой синевой. Расцарапав кожу глубже, Макаров не нашел крови и там, внутри себя. Приложив кожу на место, Макаров отложил разборки с собой на потом.

Бек, завершив трапезу, до самого вечера сопровождал ползающего по поляне Макарова и недоуменно наблюдал за его действиями. Странен был нынче его хозяин, очень странен, да еще и неловок. Сколько пес помнил, такого с хозяином не бывало. Все эти его выходы к сетке были до боли смешными. Его можно порвать на одних подачах. И размазать по задней линии, мыслил он заимствованными у хозяина формулировками.

От ночи уклониться не удалось, темень застала компанию вдали от земляного жилища. Тратить силы на возвращение было ни к чему, и Макаров устроился на ночлег под первой попавшейся елью. Бек прилег рядом, полагая по прошлому опыту и надеясь, что пригодится хозяину своим теплом. Откуда собака могла знать, что теперь температуры для хозяина не существует. По крайней мере, он давненько не чувствовал ее перепадов.

Однако под утро Макаров отчетливо понял, что замерзает. Это было новостью. Преодолев барьер из Бека, Макаров пополз в землянку, чтобы поискать в потемках, чем укрыться.

Бек проследовал за ним.

Согреться под одними только слежавшимися за зиму одеялами не удалось. Одеяла сработали в комбинации с теплом собаки, снова улегшейся рядом с хозяином. Согревшись, Макаров уснул, и удобство сна в тепле стало последней за истекший день приятной новостью.

Под утро вокруг царапин на теле Макарова возник зуд, да такой острый, что захотелось расчесать тревожные места до костей. И Макаров наверняка сделал бы это, не почувствуй он, что царапины заполнились сукровицей, а самодельная рана, которую он углубил для опыта, кровоточит обильнее других.

Появление крови принесло успокоение. Макаров дал полизать раны Беку, который почти настаивал на этом, потом отстранил его от себя и прикрыл течи пропитанными маслом тряпками.

К вечеру текущего дня началось набухание шейных вен с выраженным яремным рефлексом. Кровь страшно зашумела в висках. Макаров прикладывал к ним ладони и слушал свой кроветок, как пение птиц.

Залечившись, Макаров присел на край лежанки и осмотрелся. Темнота отступала, но упиралась. Тогда Макаров отыскал спички и зажег свечу и спиртовку.

При свете пламени он устроил жилищу неспешную ревизию.

В землянке нашлось достаточно продуктов, узел с одеждой и масса других необходимых вещей. Макаров длительное время утешался тем, что бытовых затруднений на первых порах ему испытывать не придется.

Макаров навел в жилище порядок, разложил в нужной последовательности необходимые предметы — зубную щетку, мыло, полотенце, бритву. Насчет опасной бритвы он так ничего и не понял — несколько раз прикладывал ее то к шее, то к щекам, то к глазам, но в итоге снова отправил на полку.

Постепенно Макаров прижился и организовал себе и Беку некое подобие комфорта. Позарившись на уют, собака оставила свою нору и перешла жить в землянку, поскольку в норе в результате таяния снега поднялся уровень грунтовых вод.