— Это выходит за пределы наших полномочий, — проговорил директор отделения Воинов Дикой Природы, попыхивая трубкой.

Ему было лет сорок пять и, несмотря на трубку, аккуратно подстриженные волосы и одобряемый истэблишментом твидовый пиджак, он выглядел так, словно гораздо лучше чувствовал себя где-нибудь в парке, в бисерных бусах и клешеных штанах, распевая «Дайте миру шанс» под легким марихуановым кайфом. Именно поэтому его явное нежелание предпринимать какие-либо действия в отношении пачки фотографий с подробными пояснениями на обратной стороне особенно разочаровывало Бонни. Она не осмеливалась произнести что-нибудь или собрать фотографии, которые он ей вернул, потому что боялась швырнуть их ему в лицо и вылететь отсюда без работы. Работа — даже такая практика, как эта, где она почти ничего не получала и жила на солидную родительскую субсидию — была очень важна для ее поколения. И она ждала, что ее босс, как представитель предыдущего поколения, проявит большую широту духа.

— Это очень хорошо сделано, — заверил ее директор, вновь пододвигая к себе пачку фотографий. — Очень убедительно. Что-то, конечно, необходимо предпринять в отношении этого человека. Но я не уверен, можем ли мы…

— Если мы не можем, Тим, то кто? Куда мне послать эти снимки? Или же мне придется найти человека, который — или которая — возьмет дело в свои руки. Неужели кому-то придется вламываться в эту квартиру и делать то, что должны сделать мы?

Директор искоса посмотрел на Бонни и начал ритмично постукивать по ладони бумагой. «Это может вызвать негативную реакцию прессы, — промямлил он. — Мы можем потерять деньги. Нет, этого делать нельзя». Он еще несколько раз постучал бумагой и, наконец, пришел к решению, которым не собирался делиться с Бонни — во всяком случае, не сейчас. «Можно я возьму это? — спросил он; она кивнула. — У меня есть друг. Старый друг. Мы несколько лет не виделись, но, возможно, он сможет что-то сделать.

Держись, Бонни. Посмотрим, что из всего этого получится».

Он вышел из приемной, помахивая фотографиями и что-то бормоча себе под нос. Бонни разжала кулаки. Онемевшие пальцы начали болезненно покалывать от прилива крови.

Итак, у Тима был «старый друг», который в состоянии чем-то помочь; у нее же самой появился новый друг, который может залезть в любую квартиру.

На минуту ей представился милый, сказочный образ Готам-сити, где почти каждый знал кого-то (или сам был кем-то), кто на самом деле являлся совсем не тем, кем казался, и каждый, кто знал эту тайну, хранил ее, как она хранила тайну Женщины-кошки Селины Кайл.

Селина становилась Женщиной-кошкой. Они были одного роста и сложения.

Глаза одного цвета. Одинаковые голоса, одни и те же жесты и выражения.

Легче было поверить, что Селина и Женщина-кошка — один и тот же человек, чем поверить, что это два разных человека, очень похожих друг на друга.

Бонни хранила Селинину тайну, потому что в тайнах была загадка и изумление, а Селина была самой изумительной и загадочной личностью, какую только могла вообразить Бонни.

Были и другие причины хранить Селинину тайну, не последней из них являлось то, что ни Селина, ни Женщина-кошка не объявлялись со времени приключения в квартире Эдди Лобба. Весь уик-энд, пока Бонни проявляла пленку и печатала снимки, она ждала, что черноволосая женщина в поношенной одежде из лавки старьевщика постучит в дверь. А ночью Бонни то и дело прислушивалась, не царапает ли стальной коготь по оконному стеклу.

Разочарование Бонни материализовалось тяжестью в желудке. Она знала, что мир — не сказочная страна. Она регулярно расставалась с иллюзиями, когда беспощадный свет реальности доказывал их принадлежность к миру грез.

Но ей не нравилось это. Она приготовила себя к тому, что Селина больше никогда не покажется, так же как и к тому, что Тим вернет ей фотографии со словами сожаления, ибо его старый друг не смог ничего сделать с Эдди Лоббом. Это были горькие пилюли, и она старалась как можно дальше оттянуть время, когда придется их глотать.

Весь день она ждала, что директор появится с широкой улыбкой на лице или что Селина хмуро уставится в камеру монитора у двери. Директор ушел рано, не сказав ни слова. Остальные ушли в пять, и в начале седьмого Бонни тоже приготовилась идти домой. Она не чувствовала себя такой одинокой и несчастной с тех пор, как помахала своим родителям рукой на прощание.

Бонни сложила свой термос с эмблемой Воинов и экологически чистую коробочку для завтраков в парусиновую сумку вместе с потрепанной утренней газетой, на которой виднелся заполненный чернилами кроссворд. Второй комплект фотографий — тот, что она надеялась отдать Селине — так и пролежал весь день в сумке.

Тяжесть в желудке превратилась в тошноту. Она тяжело опустилась в кресло, упрекая себя за такое внезапное уныние.

У нас нет ничего общего, — говорила она себе. — Селина одевается, словно живет на чердаке, а Женщина-кошка вообще настоящая преступница.

Заставила меня влезть в чужую квартиру. Меня! Меня же могли арестовать.

Жизнь моя была бы загублена. Лучше мне ее больше никогда не видеть. Ну, было маленькое приключение — и все! Хватит!

Бодрый монолог не сработал; сердечная боль и разочарование были слишком свежи. Но со временем все пройдет и, твердо поверив в это, Бонни повесила парусиновую сумку на плечо. Ежевечернее запирание дверей офиса входило в обязанности Бонни, и она делала это с величайшим старанием, дважды проверив каждый замок прежде, чем позволить себе повернуться и посмотреть на тротуар.

— Тебе следовало бы обращать больше внимания на то, что творится вокруг.

— О, Боже, — застигнутая врасплох, Бонни отпрянула и от двери, и от голоса. Глаза ее кричали «Селина», но все остальное существо было парализовано испугом. — О, Боже, — сумка соскользнула с плеча. Длинная ручка обвилась вокруг ног и она неуклюже шлепнулась прямо на мусорный бак.

Селина протянула ей руку. «Ты умная девушка, но ты не создана для Готам-сити, — она легко поставила Бонни на ноги и повесила сумку ей на плечо. — У тебя хороший дом, хорошая семья в Индиане. За каким чертом ты приехала в Готам-сити?» — Зачем вообще люди приезжают в Готам-сити? — риторически ответила Бонни, отряхивая мусор. — Здесь интересно. При всех своих прелестях, Индиана — скучнейшее место на земле.