- Послушай, Женя, ты очень субъективен... Опгеделение агмии Флетчегом это опгеделение бугжуазного теогетика... Что это? "Оживляемое бесчисленным множеством газличных стгастей тело, котогое искусный человек пгиводит в движение для защиты отечества". Это же явная егунда, извини...

- Наизусть шпаришь, Степа? - перебил его Полукаров, жадно затягиваясь папиросой. - Так что ж? Ты считаешь - у наших людей нет страстей? Считаешь, что все люди в армии должны быть святыми, херувимчиками с белыми крыльями?

Он замолчал и тут же выжидающе огляделся, как будто искал кого-то; курсанты из других батарей входили и выходили из курилки, не обращая на них внимания, потом рядом остановились Зимин и Карапетянц, затем вышел из курилки Борис в сопровождении долговязого сержанта Карпушина из второй батареи; сержант этот, быстро, небрежно причесываясь и дуя на расческу, с беспечным, игривым выражением рассказывал что-то Борису, и Борис с таким же видом игривого интереса переспрашивал его:

- Так и ушел? А она что?..

Полукаров покосился в их сторону, сказал внушительно:

- Нет, Степа, и в армии есть страсти, и они движут людьми! А страсть управлять людьми? А честолюбие? А ревность к чужому успеху, доходящая до ненависти! Нет, Степа, карась-идеалист ты, беспочвенный мечтатель, весь ты из умных книг! А как, по-твоему, Брянцев - реалист или идеалист? Или я?

Нестеснительный Полукаров говорил это отчетливо-тяжеловесно, артистический баритон его зарокотал в коридоре, привлекая вниманий стоявших вблизи курсантов, и после его слов Борис, чуть переменившись в лице, все же насильственно-спокойно похлопал Полукарова по плечу.

- Долг прежде всего, а потом удовольствия, как говорят французы. Этого, Женя, не надо забывать. Я от рождения реалист, пусть будет тебе известно.

- Да? Разве? - с колючей вежливостью спросил Полукаров. - Укажи мне на человека, лишенного страстей и пороков. Наверно, это будешь ты. О библейская овечка с нежной серебряной шерсткой!

- Философствуешь, Женя, - тонко улыбнулся Борис. - Много громких слов, сотрясаешь воздух, милый. Что с тобой - нездоровится?

- А отстань ты... знаешь? - вдруг чересчур обозленно выговорил всегда невозмутимый краснобай Полукаров и, прекратив спор со Степановым, зашагал по коридору прочь, покачивая неуклюжей своей медвежьей спиной.

- Видел представителей нашей батареи? - смеясь, сказал Борис Карпушину и отошел вместе с ним в сторону.

- Ты понял, Степанов? А? - спросил Зимин, провожая спину Полукарова моргающими глазами. - Это что такое - ссора?

- Зачем он тут произнес речь? - с жаром отчеканил Ким Карапетянц. Говорун, понимаешь! Все и так ясно. Два сапога - пара!

- Что ясно? Что ясно? Какая пара? - воскликнул Зимин и, поперхнувшись, подавился дымом, бросил недокуренную папиросу в урну, украдкой оглянулся не улыбаются ли вокруг? - и еще раз со слезами заглянул в урну, мысленно проклиная себя за то, что начал недавно курить для солидности. - Жуть какая кислая попалась! Прямо невозможно!..

- Легкомысленно поступаешь. Одна капля никотина убивает лошадь, строго сказал Карапетянц, пощипывая черные пробивающиеся усики, и поглядел в окно, за которым осенний ветер свистел в тополях, тосковал об ушедшем лете.

- Дурацкое значение имеет эта капля! - возмутился Зимин. - Ты понимаешь, что у нас происходит во взводе?

Зимин и Карапетянц были моложе всех в батарее, одногодки, всегдашние соседи по столу в учебных классах, но по определенным причинам все-таки "не сходились характерами": Карапетянц жестоко осуждал любовь несерьезного Зимина к посылочкам, высмеивал эти посылочки, получаемые им из дому, и вообще поступал и делал все обдуманно. Он считал, что будущий офицер должен во всем отдавать себе отчет и знать, что за жизнь ожидает его, если война не исключена.

- Все посылочки в голове! Зачем задаешь несерьезный вопрос? Карапетянц отмахнулся от Зимина, как от надоевшей мухи. - Не видишь разве? Зачем спрашиваешь, как наблюдатель? Несерьезно!

- Я не наблюдатель... - обиделся Зимин.

Как обычно, в личное время курилка битком набилась курсантами, здесь было особенно оживленно, хаотично звучали, перемешивались голоса; возле двери дневальный, охрипнув, кричал со страстной убедительностью:

- Товарищи, окурки на пол не бросать! Братцы, уважайте труд дневального! Сами будете на моем месте!

Но его никто не слушал. В начале личного часа Алексей вошел в курилку, столкнувшись случайно на пороге с Полукаровым: мельком посмотрели друг на друга, не сказав ни слова, и, соединенные теснотой и этой случайностью, отошли к окну, в относительно свободный уголок, там закурили. И Алексею показалось, что Полукаров ожидал какого-то вопроса от него или хотел сказать что-то - стоял рядом, стряхивая пепел с кончика своей папиросы, наклонив большую лохматую голову. Опять на миг они встретились взглядами, и Полукаров мрачно проговорил:

- Вот что-то папироса не тянется.

- Сырой табак? Попробуй мои.

- Спасибо. Пострадаю со своими.

А вокруг становилось все теснее, все шумнее, дым синими пластами покачивался под потолком, и слышно было, как сержант Карпушин из второй батареи, высокий, с коротким вздернутым носом, подстриженный "под ежик", с двумя медалями "За отвагу", втиснувшись от двери в толпу курсантов, по-разбойничьи вдруг свистнул в два пальца, выкрикнул луженым горлом:

- Эй, братцы, первая, прославленная батарея, хоть топор вешай! О чем речь? А-а, ясно - среди смертных герой дня! - захохотал он с дерзкой веселостью, заметив Алексея у окна. - А может, Дмитриев и орденок схлопочет? Ась?

- То есть? - спросил Алексей.

- Как "то есть", старшина? А ты невинницу из себя не строй! Чувствуем твои методы. Высоко вознесся! Психику словами не исправишь. Слова - не то. Ими не убедишь. Иногда надо дубинкой по голове, чтоб все на свои места стало!

Алексей швырнул папиросу в урну, подошел к Карпушину.

- Ты говоришь, словами человека не убедишь. А сам сейчас убеждаешь меня словами. Где же логика?

Сержант Карпушин скрестил на груди руки, крутые ноздри короткого носа зло дрогнули.

- Логика? При чем здесь логика? Исключить тебя из комсомола и из училища - вот и вся логика! Запомни еще - за клевету и к суду привлекают, ясно?