- "...Настоящих людей очень мало - на планету совсем ерунда, а на Россию одна моя мама, только что она может одна..." - чуть слышно выдохнул Филя.
- Это ты верно подметил.
- Не я - Окуджава. Он что-то знал. Что-то очень важное...
- Не впадай в экстаз. Пусть у Очина голова болит.
- Да не могу я, Коляныч! Слишком уж много знаю. Рядом пули свистят, совсем рядом. Ты в опасности, пойми! Тебя хотят запутать и обратить в монстра.
- Тьфу, заладил, как юродивый на паперти! Это тебя запутали с ног до головы! - Николай пошарил за пазухой и выложил на клеенку черный аппарат. Телефон узнаешь? С элементом слежения, между прочим. Если ты определенный номер набираешь, то сигнал в нужном месте срабатывает и прослушивание подключается.
- Это он для моей безопасности сделал, Вартанов С.О. Что бы подстраховать.
- А где сейчас твой Севан знаешь?
- Я звонил на работу, говорят - в ответственной командировке.
- Н-да... В психушке он. Зациклился на фантастических домыслах, сочинил целый трактат и даже пытался дать интервью по каналам ТВ и радио. Поведать миру свою историю про свирепствующий на земле Ад.
- Выходит, решился... - Филя опустил голову.
- Ты тоже считаешь, что вся наша жизнь - антимир с перевернутыми законами добра и зла? Что нет чести, совести, сострадания, любви? А передо мной сержантик двадцатилетний в Афгане на гранату грудью упал, чтобы мы, сопляки, жили. И чтобы я, в частности, сейчас тебе, запутавшемуся, мозги прочищал.
- Сострадание и любовь есть... Я в ад не верю... У Вартанова свои соображения были, - упрямо бормотал Теофил. Хотелось ему рассказать про зловещее пятно мутантов и странное происхождение выросшего в приюте мальчика. Решил умолчать. Лишь коротко отговорился: - Севан имел веские основания думать так. Где он лежит?
- Этого тебе никто не скажет. Ну, скис ты, Филя. Не ожидал, что судьба "куратора" так потрясет тебя. Извини... А ведь я приятное сообщение в клюве принес, как аист. Насчет издания твоего сборника уже точно договорился. За счет культурного фонда. Ты составь сам, что считаешь нужным. Ведь есть же хорошие, идейно осмысленные и эстетически оформленные вещи!
...Их тьмы и тьмы. А нас всего лишь свет!
Но чашечка весов нас поднимает выше
имущих право жить. И горек вышний бред
от предвкушенья бед, и подвиг неподвижен...
Вот это - настоящее! Так в память и врезалось. Добра мало, перевешивает зло. Но чашечка весов поднимает ввысь Добро! У него ж удельный вес по духовной шкале выше! Здесь у тебя так точно закручено... Только... ты извини, старикан, стихи теперь народу не близки. Продукт для избранной аудитории. Да, узок ваш круг и чрезвычайно далеки вы от народа.
- Кто это "мы"? Ты меня с ними не сравнивай. Я по другую сторону баррикады, с Александром Сергеевичем. "Пока свободою горим, пока сердца для чести живы..." - как тебе такая постановка вопроса? "Сердца для чести живы!" Ты вдумайся на секунду!
- Так это ж Пушкин. Другое дело.
- А если я, Теофил Андреевич Трошин скажу тебе: "- Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!" Ты ж меня в психи запишешь и обхохочешься. Какие такие порывы? Какие сердца живы для чести? О чем это он? - юмор, Коляныч, черный юмор. Если не розовая банальность, - вскочив, Филя метался по веранде. - Извини, что разволновался. Печатать мои сочинения не надо. Не ко времени, ни ко двору...
- Садись, выпьем. За великую силу искусства.
- За её, триклятую, - Филя мрачно уставился на запятнанную скатерть и выговорил с непривычным напором:
...Смейся, смейся, не слушай меня
Страхом, видимо, я ослеплен.
Но во тьме не придет сатана,
Я то знаю, как выглядит он...
... Ничего-то ты, Колян, не понял...
Машина Николая энергично умчалась в туманную перспективу улочки. Филя постоял на крыльце, недоумевая, как будет дышать в трубочку гаишника далеко не трезвый водитель. Потом вернулся в дом, прошел в темную горницу и долго сидел, уставившись в золотой угол. Оттуда смотрели две женщины - та, что произвела на свет Бога и та, что была матерью Теи. К пианино Филя подсел с острым сожалением - оказывал подрастающий Теофил бурное сопротивление матери, пытавшейся затерзать его гаммами. А вот притерпелся бы, овладел инструментом и грянул бы сейчас бетховенскую сонату. Или это дивное шопеновское "сочинение 27", что может перебирать лишь едва - едва непослушными пальцами.
Шагов он не услышал. Легкие руки, обвившие шею, пахли медом и летом. На лицо обрушился шелк её волос и окутал теплом, покоем.
- Ты не должен печалиться. Ты умеешь заклинать звуки. Ты знаешь, как победить духов. Это правда.
Она улыбалась в отсветах золотого угла - бедная, потерянная, совсем одинокая девочка.
38
Очин сжался, втянув голову в плечи - пуля просвистела рядом. Штабель пустых канистр, скрывавший его, качнулся и обрушился с громовыми раскатами. За раскатами последовала тишина - ни шороха, ни выстрела. Выждав пару минут, полковник осторожно выглянул. Грязна стена складского ангара с разинутой пастью черной двери, ящики, бочки, ржавый металлический хлам, больше напоминали свалку, чем место хранения железнодорожного инвентаря. Гиблое место, дрянное. Ветер, ставший сырым и пронзительным, как только солнце скрылось за козырьком сизой тучи, шнырял среди мрачного запустения. Шаги...Тяжелые, размерянные, с железным лязгом мерили растрескавшийся асфальт. Ближе, ближе... Никого... Ладони Очина, сжимавшие короткую рукоять миниатюрного автомата стали липкими. С загривка стекала к лопаткам струйка пота. Пригибаясь к земле и стараясь быть бесшумным, как ниндзя, он переметнулся к укладке шпал. И вовремя остановился - в трех метрах чернели ботинки лежавшего за ящиками трупа. Кошмарные пластиковые бахилы или как там у них называется это, торчали носками вверх - рифленые смоляные кувалды... Кувалды зашевелились, противник, явно живой, сумел подняться и высунуть из-за угла свою зловещую харю. Очин подался назад, в спасительное укрытие ящиков и захлебнулся от ненависти - похоже, они окружили его! Полупрозрачное забрало шлема скрывало физиономию монстра, принюхивающуюся хрящеватым хоботом. Он чуял добычу, развернувшись всем негнущимся корпусом к появившейся в поле зрения новой мишени