При осмотре казарм, расположенных на Ярмарочной улице, оказалось, что в них содержится 900 пленных австрийцев. Узнав, что их окарауливает команда, поставленная еще кубанским правительством до занятия города большевиками, я приказал унтер-офицеру продолжать караулить пленных и поддерживать среди них полный порядок, а одному из наших офицеров приказал расписаться в книге. На другой день Корнилов сделал мне упрек, что я не вывел пленных немедленно из Екатеринодара: среди пленных могли оказаться чехо-словаки, пригодные для пополнения нашего батальона, но я тогда еще не знал, что Екатеринодар не будет взят...

Между тем стрельба на участке 1-й бригады стихла, орудие, стрелявшее с самой окраины города по этому участку, также прекратило огонь, я был уверен, что мои соседи справа также продвигаются по одной из ближайших улиц, а потому приказал от времени до времени кричать: "Ура генералу Корнилову!" - с целью обозначить своим место моего нахождения.

Продвигаясь таким образом, мы достигли Сенной площади. Оставив половину моего отряда с одним пулеметом на углу Ярмарочной улицы, а другую половину с другим пулеметом (при мне был один пулемет Максима и один Кольта) расположил на юго-западном углу площади. В таком положении я решил ожидать подхода частей 1-й бригады с тем, чтобы после передачи им Сенной площади идти согласно приказу на городское кладбище, куда и притянуть свой 1-й батальон и Корниловский полк. Все было тихо. На площади стали появляться повозки, направляющиеся к позиции противника. Преимущественно это были санитарные повозки с фельдшерами и сестрами милосердия, но попалась и одна повозка с хлебом, которой мы очень обрадовались, несколько повозок с ружейными патронами, и, что особенно ценно, на одной были артиллерийские патроны. Между тем ночь проходила. Встревоженный долгим отсутствием каких-либо сведений о наших частях, я послал по пройденному нами пути разъезд на отбитых у большевиков конях под командой своего ординарца сотника Хоперского (китайца по происхождению, вывезенного донцами мальчиком из Маньчжурии), приказал ему явиться генералу Маркову или полковнику Кутепову, доложить, что я занял Сенную площадь, и просил ускорить движение.

Вернувшийся через некоторое время сотник Хоперский доложил, что наших частей нигде не видно, что охрана города в том месте, где мы в него ворвались, занята большевиками, которые, по-видимому, не подозревают о присутствии у них в тылу противника. Принимая сотника Хоперского за своего, они расспрашивали его, что за крики и стрельба были в городе. Получив ответ, что там все тихо, один из собеседников сказал: "И кто эту панику пускает? Здесь говорили, что кадеты ворвались в город".

Потеряв надежду на подход подкреплений, я решил, что дожидаться рассвета среди многолюдного города, в центре расположения противника, имея при себе 250 человек, значит обречь на гибель и их и себя без всякой пользы для общего дела. Надо попытаться выбраться назад к своим, воспользовавшись тем, что охрана города занята, очевидно, каким-то вновь прибывшим отрядом большевиков, не знающим о нашем присутствии.

Построив в первой линии партизан с пулеметами, за ними елизаветинцев и, наконец, захваченных у большевиков лошадей и повозки, я двинулся назад по Ярмарочной улице, приказав на расспросы большевиков отвечать, что мы идем занимать окопы впереди города. На вопрос "Какой части?" отвечать: "Кавказского отряда". От захваченных большевиков я знал, что подобный отряд незадолго перед тем высаживался на Владикавказском вокзале. Подходя к месту нашей последней атаки, сначала натолкнулись на резервы большевиков, занимавшие поперечные улицы по обе стороны от Ярмарочной, а потом и на первую линию. Наши ответы сначала возбудили подозрения, затем раздались удивленные возгласы: "Куда вы идете? Там впереди кадеты". - "Их-то нам и надо".

Я рассчитывал, как только подойду вплотную к большевикам, броситься в штыки и пробить себе дорогу, но большевики, мирно беседуя с нашими людьми, так с ними перемешались, что нечего было и думать об этом, принимая во внимание подавляющее численное превосходство противника. Надо было возможно скорее выбираться на простор. Все шло благополучно, пока через ряды большевиков не потянулся наш обоз. Тогда они спохватились и открыли нам в тыл огонь, отрезав часть захваченных нами повозок, но большая часть из них успела проскочить и в том числе наиболее ценная с артиллерийскими патронами, шедшая в голове обоза [Повозка эта, попав под огонь,. ускакала куда-то в сторону и застряла в канаве недалеко от артиллерийских казарм. Ее долго не могли отыскать. Между тем слух о захвате 52 снарядов дошел даже до Корнилова, и, пока она наконец нашлась, на меня со всех сторон сыпались вопросы: где 52 снаряда? Так велик был недостаток патронов в нашей артиллерии. В то время, как у врага их было без счета.]. При выходе из города мы чуть было не попали в критическое положение: в ответ на огонь большевиков раздались наши выстрелы со стороны казарм Екатеринодарского полка; правда, недоразумение скоро выяснилось.

Первым я увидел полковника Кутепова: он сказал мне, что очень беспокоился о моей участи, слышал наши удалявшиеся крики "Ура", но ему не удавалось двинуть вперед смешанных людей разных полков, бывших в его участке.

Скоро подошел и генерал Марков, который сказал мне, что ничего не знал о моем предприятии и услышал о нем впервые, когда по его телефону передавали мое донесение в штаб армии. Он предложил мне сейчас же общими силами повторить атаку. На это я ответил, что время упущено, теперь уже светло, большевики предупреждены, подвели резервы, и атака на том же самом месте едва ли имеет шансы на успех.

Как потом оказалось, в Корниловском полку накануне был ранен полковник Индейкин, естественный заместитель Неженцева, был убит и храбрый капитан Курочкин, командир моего 1-го батальона. Отдельные роты и сотни после смерти Неженцева остались без общего руководства, и некому было их двинуть в атаку, так как генерал Богаевский не мог один везде поспеть. Этим объясняется, что моя атака осталась без поддержки и со стороны частей 2-й бригады".