Что жжет у себя в проезде старая миссис Хемпхилл? Старые любовные письма, наверное, ворошит свой костерок... явное нарушение правил противопожарной безопасности, может, стоит заложить ее Департаменту Пожарной Охраны или осуществить гражданский арест -- желтая машина, голубая машина, вот еще одна синяя, поярче, как по заказу, еще один сдвиг к желтому -- белому -- бежевому -- не годится no bueno -- вот желтый, вот красный, вот снова желтый грузовик.

3 июня -- день рождения Иэна, и вовсе не удивительно, что в ночь воскресенья мне о нем приснился длинный типичный сон. Гораздо удивительнее, если бы такая стойкая голубая мечта мне не приснилась. Так, Иэну было бы сорок три -- или сорок четыре?

Итак, в сновидении 3 июня мы -- на большом судне. Там -- Иэн и Алан Уотсон, и нас приглашают в дом белого рабовладельца-гомосексуалиста. Какая-то связь с китайским рестораном. Я разговариваю с Аланом о бессмертии.

-- Ну, вот кто именно, -- провокационно интересуюсь я, -- бессмертен? Ты сам или какая-то другая инстанция, похожая на тебя?

И прошлой ночью мы -- на этом судне. Я спрашиваю Джеймса:

-- Мы разве не платим за Иэна, чтобы он остался еще на недельку?

Джеймс отвечает:

-- Платим.

-- Ну, так, -- требовательно спрашиваю я, -- где же он, на хуй?

На самом деле, я не видел его с тех пор, как он приехал, к тому же он настроен очень враждебно. Что это? Я взмываю вверх над комплексом футуристических зданий, настолько странных на вид, что я даже догадаться не могу об их предназначении. Вот возвращаюсь на судно, и Иэн стоит, улыбаясь, за стойкой бара. На нем белая рубашка без галстука, воротник расстегнут, выглядит он очень молодо.

Ресторан на Аляске. Я с кем-то, кого собирался убить -- причину не помню. На Аляске есть специальное место, отведенное для инакомыслящих. Ресторан огромен, пятидесятифутовые потолки, дымно, со всех сторон -наполовину под землей. Свет проникает в окна между колонн. Там стоят длинные столы с толстыми ломтями хлеба и яичницей с беконом.

Мне нравится. Мы снова выходим наружу, и я надеваю галоши, вроде женских -- на высоком каблуке. Она мне, кажется, малы.

Люди, выращивающие свое мясо на собственных телах... вроде ручного бекона и ножного ростбифа. Оно отрастает вновь, но недостаточно быстро, чтобы восстановиться полностью, поэтому им постоянно грозит опасность пожрать самих себя. В действительности, вкус печени настолько прелестен, что они едва сдерживаются, чтобы не разрезать себе тело и не съесть ее, хоть и знают, что это смертельно. Вместе с тем, восстанавливающая сила их поразительна. Если, скажем, они съедят половину печени, то выживут. А известно, что некоторые съедали свои сердца и умирали в гастрономических экстазах. Мозг особенно вкусен, и потрясающе видеть, как самоед ныряет прибором в отверстие в собственной макушке и ест сырой мозг, а на лице его отражается всевозрастающее идиотическое наслаждение.

У меня почему-то были нехорошие предчувствия об этой поездке на стрельбище. Едем к Гэри Палке пострелять в стог сена как в заслон. Билл Рич, Энн Уоттлингз, ваш корреспондент и Эндрю Уодсуорт, Ясновидящий Юноша, изменивший извращенной Англии. Нас подрезали машина, сворачивавшая на заправку, и какая-то японка в другой машине, и я подумал: Плохие знаки.

Заходим в оружейную лавку Людвига, и его симпатичный сын продает мне особые заряды 38 калибра в пластиковом пакете за $7.50 и немного пуль 45-го за $13. Мы выезжаем на стрельбище, я заряжаю этими 38-ми "ругер", и барабан не проворачивается. Капсюль торчит. Пришлось извлекать барабан, чтобы вытащить неисправный патрон. Потом -- еще раз то же самое. Потом осечка. Потом странный тихий хлопок. Но мы нашли пустую гильзу. Никто ни в одно говно не попадает, поэтому мой ангел-хранитель шепчет, что пора сворачиваться. На обратном пути нас подрезают еще дважды, один раз -- на повороте в Диллонз.

Сегодня утром, когда я пошел чистить пистолет, шомпол внутрь не проходит. Я толкаю изо всех сил... все равно никак, поэтому беру самый прочный шомпол, вгоняю его цилиндром, и выскакивает пуля, застрявшая в стволе дюймах в двух от отверстия. Очевидно, в патроне не было пороха -только капсюль. Хватило ровно на то, чтобы наглухо вогнать ее в ствол. Поэтому я запросто могу посвятить теперь свою руку Кху. Кху говорил мне: Засада. Засада. Закругляйтесь. Мы сделали лишь несколько выстрелов, но вдруг решили, что на сегодня хватит.

Ну, а почему бы и нет. То было тогда, а это сейчас. Раньше сам был вором, а теперь во всю силу обрушиваюсь на взломщиков. К тому, что делает человека честным. В воре есть что-то в сущности неправильное, как и во всей духовной концепции воровства. Ибо на воровстве покоится мир магии. Магию ведь не создаешь -- ее крадешь. Хммммм. Я утверждаю: все, что поистине мое, украсть нельзя. Это, конечно, чушь собачья. Всегда видно, когда какой-нибудь старый умник пытается навалить на тебя говно какой-нибудь мудрости.

-- Сынок, то, что поистине твое, останется твоим навсегда. И я всегда буду с тобой.

Э-э... Славный такой старый вампир. Немного берешь, немного оставляешь, так где же человеку истину искать? Истина -- у него перед носом, под ним, над ним и со всех сторон. Тоненькие ломтики истины, что перекрывают друг друга, рвут друг друга на куски, какая разница. Разница только в твоем восприятии истины. Не так уж и трудно.

Добро и зло? Ну что, любой неиспорченный разум определит по виду мудака. Читающего тебе нотации и очень довольного, что ничего не может для тебя сделать. И человека, помогающего без всякого повода... "Farmacia"... Славные парни и говняшки. И кто там когда-то говорил:

-- Каким бы славным местом для жизни была эта планета, если бы всех говняшек смыть в канализацию.

Все эти говняшки указывают нам, что нам есть и пить, чем мазаться, что нюхать или засовывать себе в зад. Это мое собачье дело.

-- Что вы здесь делаете, мистер Рейган? -- Бдительный агент по борьбе с наркотиками задержал Главу Исполнительной Власти, который совал себе в жопу опиумный суппозиторий.

-- Я победил геморроем, -- признался агент.

Еще полсекунды -- и это засунули бы в поправку по поводу того, что нельзя требовать давать против себя же показания, а также нельзя вызывать свидетелями собственные блевотину или говно.