Одвульф, который все это время в храм Бога Единого не ходил, услышал, как все о чуде кричат. Захотел Одвульф на чудо поглядеть и узнать, кто святости допреже его, Одвульфа, достиг. И вошел в храм. Едва лишь завидели Одвульфа, как подниматься с колен стали, чтобы прибить завистника до смерти. Я увидел, что у отца моего Тарасмунда, который рядом с умиленным лицом молился, вдруг кулаки побелели, так хотелось ему Одвульфу все ребра переломать. Хоть и родич нам Одвульф, но противен был нам. И понял опасность Одвульф и спасся у себя дома.

Годья же от алтаря лицо к нам обратил и оглядел всех собравшихся. Многие из тех, кто спасать годью пришел, не веровали в Бога Единого. И тут слезы умиления потекли по бороде годьи. И многие из тех, кто на коленях стоял, тоже зарыдали. И встал годья и пошел, шатаясь и в голос рыдая, прочь из храма. Все расступались, ему дорогу давая, а после следом за ним двинулись.

Вышел годья Винитар из храма Бога Единого, и дождь его омочил. С трудом волоча затекшие ноги по грязи, пошел годья к дому Одвульфа. И толпа за годьей шла. И все больше людей сходилось, ибо о чуде уже все слыхали, хотя не все поняли, в чем собственно чудо состояло.

Даже Хродомер пришел. Хродомер пришел посмотреть на ангела. Мол, передавали ему, будто ангел приходил от Бога Единого и послание принес. Хотел Хродомер с этим ангелом потолковать. Спросить про чужаков, про то, каково там нынче Рагнарису, не врет ли Ульф про чужаков.

Увидел же Хродомер, как и прочие собравшиеся, что годья Винитар к дому одвульфову подходит, а ангела никакого не было. Одвульф же решил, что убивать его всем селом пришли, в доме затворился и закричал, что дорого жизнь свою продаст.

Винитар же в жидкую грязь на колени пал у входа в дом одвульфов и громко о прощении молить стал.

Одвульф сперва не верил своему счастью. Думал, не хитрость ли это военная, чтобы его из дома выманить. Годья призвал остальных тоже Одвульфа молить. И кое-кто из женщин от восторга перед чудом начали кричать: мол, прости его, Одвульф!

Понял Одвульф, что убивать его не хотят, и из дома вышел. Увидал, как годья в грязи на коленях стоит и плачет, громко взрыднул и тоже на колени бухнулся, брызги подняв. После чего зачерпнув жидкой грязи обеими руками, на голову себе вылил и лицо вымазал. Тоже прощения просить стал.

Так стояли и рыдали и дождь их поливал.

Визимар-кузнец глядел на них и голову чесал в недоумении. А Хродомер буркнул:

— Вот она, новая вера, вывалялись в грязи, как свиньи, и плачут.

И ушел, сердито палкой стуча.

Крест же визимаров, который чудо сотворил, был большой, тяжелый, а чтобы годье его в руке держать сподручней было, сделал его кузнец с рукоятью, наподобие меча. Это он сам потом годье объяснял, находчивостью своей похваляясь.

Ульф несколько дней ворчал себе под нос, что, видать, спятил кузнец, пока один в кузне сидел. Виданое ли дело, столько доброго железа на безделку изводить.

Хродомер же говорил, что, видать, и вправду мир к концу катится. Доблесть уже уважения не вызывает, а слезы и сопли стали к славе служить. Поймать бы того, кто первый это придумал, да голову ему свернуть, чтоб другим неповадно было.

И впрямь, видать, Сын Бога Единого по доброте своей явил нам чудо, ибо после истории с железным крестом годьи Винитара на душе заметно полегчало. Да и дождь перестал. Жизнь начала в новую колею входить.

Только дядя Агигульф на лавке лежал. Лишь по нужде выходил. После чуда дня два минуло — вышел дядя Агигульф в очередной раз по нужде, как вдруг крик раздался страшный. Своротив что-то по дороге, ворвался дядя Агигульф в дом, про нужду свою позабыв по дороге, и лица на нем не было — не то с перепугу, не то от восторга. Кричит: «Рагнарис, Рагнарис!» И звал нас из дома выйти.

Выбежали мы. Дядя Агигульф на небо показывает. По небу облака плыли и одно облако с лицом дедушки Рагнариса на диво схоже было.

И кричал дядя Агигульф, что это Рагнарис на нас сверху смотрит. Стало быть, попал в Вальхаллу, к Вотану, и теперь в свите его Дикой Охоты скачет, а вечерами пирует в дивных чертогах. И убивают его многократно, чтобы воскресить, и сам дедушка Рагнарис всех убивает, чтобы после, воскреснувших, обнять на богатырском пиру.

И плакал от счастья дядя Агигульф, облако провожая. Видя, что братья его восторга его не разделяют, по-черному обругал их дядя Агигульф и следом за облаком со двора сорвался.

Мы с Гизульфом сразу поверили, что это дедушка Рагнарис из Вальхаллы на нас смотрит, и к годье Винитару поскорее побежали, рассказать, что еще одно чудо явлено было. Не иначе, как Бог Единый вкупе с Вотаном особой благодатью наше село отметил. Но годья, который после чуда с железным крестом еще более строг и неуступчив стал, только обругал нас и прибить пригрозил.

Когда дядя Агигульф со двора следом за облаком побежал, Тарасмунд, отец наш, дяде Ульфу заметил, что то облако не может быть Рагнарисом и что Агигульф рехнулся.

Ульф же отвечал ему: пусть Агигульф во что угодно верит, лишь бы с лавки поскорее встал.

Только под вечер вернулся дядя Агигульф и еще более мрачным, чем прежде был. И снова на лавке утвердился.

Едва лишь после дождей земля в округе просохла, из бурга дружинник от Теодобада приехал, Гибамунд, знакомец нашего дяди Агигульфа, с которым они вместе гусли добыли. Так сказал Гибамунд: прислал его Теодобад узнать, как живет-может Рагнарис, к коему испытывает военный вождь почтение наподобие сыновнего, ибо Аларих, отец Теодобадов, Рагнарису также почтение оказывал. И еще сказал Гибамунд, что хотел бы Теодобад свою телегу, на которой Рагнариса из бурга увозили, назад получить. Ибо никак военному вождю без телеги; у дружины же одалживаться неловко. Телега же, мол, сами понимаете, то и дело в хозяйстве надобна.

И стал рассказывать во всех подробностях, как тяжко Теодобаду без телеги живется. По рассказу этого Гибамунда так выходило, что военный вождь только и делает, что на своем горбу бревна из леса таскает и прочие тяжести.

А ночью без той шкуры, которой Рагнариса закутывал, когда домой на телеге его отправлял, мерзнет военный вождь. Зуб на зуб у него не попадает. И в поход уже не смог пойти, ибо болен был от холода и трудов непосильных. Так что осталась дружина без богатой добычи, а военный вождь без славы, и все потому, что шкуры той теплой при вожде нет.

Так что не прихоть вовсе, а соображения важнейшие заставляют Теодобада прислать в село наше его, Гибамунда, и просить возвратить столь необходимые для войны вещи. Мол, должно понять сие и вникнуть.

Отец наш Тарасмунд сказал, что Рагнариса нет с нами больше.

Гибамунд печаль свою в приличных и учтивых словах высказал. И о великом тинге заговорил. Дескать, собрались старейшины в бурге и уже дня два как беседами обмениваются.

Гибамунд сказал, что Теодобад сейчас молчит да слушает. Но тинг закончится только тогда, когда все старейшины дадут Теодобаду столько воинов, сколько Теодобад запросит. И не раньше.

Вся дружина про то знает: замыслил Теодобад собрать в бурге войско огромное, какого от веку еще не было. Со времен Алариха такого не упомнят. Хочет Теодобад чужаков всей силой ударить. Выследить их и ночью поразить и вырезать без пощады, за родичей наших вандалов мстя.

И еще одну весть привез Гибамунд — хорошую. От гепидов двое прибыли. Сказали: надумали-таки ближние гепиды под Теодобада идти и вскорости пусть ждет готский военный вождь их старейшин. И говорили еще гепиды: был, мол, у гепидских старейшин добрый дар для Теодобада. Чужака поймали удальцы гепидские. Правда, околел чужак тот, но сердце гепидское повеселить успел. Обещали еще чужаков наловить.

Так Гибамунд рассказывал.

Выслушав, отец мой Тарасмунд к лавке подошел, где дядя Агигульф в бессилии лежал, и велел дяде Агигульфу вставать. Мол, приехал человек от Теодобада и надлежит уважение гостю выказать, на курган, к Рагнарису, его отвести, чтобы самолично увидел: нет больше Рагнариса. И чтобы Теодобаду все рассказал, что видел.