Светом ослепительным Вальхалла впереди сияла — видно, пир там кипел. Хродомер оттого так думает, что в ушах будто бы гул неумолчный тысяч голосов звучал.

Хродомер туда пойти хотел, потянуло его в Вальхаллу, но Нута не позволил. Сказал, что время хродомерово не настало. И вернулись они с Нутой назад.

Гизарна как услышал, зубами заскрежетал от досады. Вальхаллу мог бы увидеть, если бы не дурость его! Хоть сейчас бросай все и беги к жрецам жалиться.

Тут все зашумели — заговорили разом. Хродомер же сидел молча, в думы погруженный. Потом вдруг голову поднял и промолвил:

— Ступайте по домам… Устал я.

Дедушка Рагнарис потом сказал, что Хродомер устал от нашей глупости.

Я по дедушкиному лицу видел, что деда дума одолевает: с какими-то вестями дядя Агигульф с Валамиром от гепидов вернутся?

Дядя Агигульф с Валамиром к полудню следующего дня вернулись. Мы уж заранее от ужаса содрогались — с чем-то они вернутся. Ибо все посланники наши с дурными вестями возвращались. Эти же двое — веселые вернулись, с уханьем молодецким по улице проскакали.

Дедушка Рагнарис как завидел, так сразу за голову схватился: вот уж точно, наозоровали у гепидов наши богатыри! Иначе не стали бы резвость столь явно выказывать. Дедушка Рагнарис своего младшего сына, любимца богов, хорошо знал.

Дядя Агигульф на двор заскочил, с коня соскочил, поводья Гизульфу всучил, сестру мою Галесвинту (под руку подвернулась) подхватил и закружил, выпью болотной крича. По всему видно было — знатно поозоровали дядя Агигульф с Валамиром у гепидов посланцами теодобадовыми будучи.

После Галесвинту на ноги поставил и на Сванхильду шутейно покусился, руки расставив и рыча престрашно. Да, стосковался по дому дядя Агигульф.

Любо-дорого глядеть было на дядю нашего Агигульфа — какой он добрый молодец: на поясе мертвая голова болтается, из-под шлема белокурые кудри во все стороны торчат. Стоит дядя Агигульф, осматривается, все ли ладно во дворе, травинку покусывает. В серых глазах солнечный свет.

У дяди Агигульфа глаза с лучиками. Дедушка говорит, это к богатству.

Отвели дядю Агигульфа в дом. Сестры мои, мать и дедушкина наложница Ильдихо его помыли, накормили, напоили, как доброго коня, чуть не скребком почистили. После дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу все, как было, сперва дома рассказать. После одвульфова позорища страшно боялся дедушка, что и Агигульф с Валамиром на смех его, Рагнариса, выставят. И перед кем? Перед гепидами!

Вот что дядя Агигульф нам поведал.

Ехали они с Валамиром весело. Хорошо ехали. Дядя Агигульф мертвую голову на копье надел и все похвалялся, что так-то к гепидам и въедет. Знай наших!

Тут дедушка Рагнарис олухом его назвал. Кто же так поступает? Вдруг голова от какого-нибудь гепида, поди их всех упомни.

Дядя Агигульф признался, что он тоже так подумал. И Вотан, не иначе, присоветовал ему благоразумие проявить, потому что еще загодя спрятал он голову в седельную суму.

Гепидский дозор их задолго до села гепидского выследил. Как гепиды из засады вышли и путь заступили, изготовились наши богатыри к бою.

Но боя не получилось. Знакомые это оказались гепиды, вместе на дальнего Афару-Солевара ходили. Они Валамира признали. Дядя Агигульф в тот поход не ходил, потому что болен был, с огневицей да трясовицей боролся, а потом поле наше пахал, о чем вспоминать не любит.

Спросили наши богатыри гепидов: почему, мол, те дозор выслали. Гепиды отвечали, что неспокойно стало в округе, чужаки какие-то так и шастают. Один из дозорных этих с дядей Агигульфом и Валамиром в село их поехал, дорогу показывал. По пути и рассказал, что у них приключилось.

Живет в гепидском селе один человек по прозванию Сьюки. Старейшина ихний. У него было трое сыновей. Сьюки и двое старших его сыновей живы-здоровы, и жены их здоровы, и дети их тоже здоровы, в чем гости дорогие смогут убедиться, когда в село приедут. Только вот не советует тот гепид нашим богатырям к этому Сьюки ходить, ибо старец сей въедлив да самодурен, откуда и прозвище взялось «Сьюки», то есть «Напасть». По-настоящему этого Сьюки Сигисмундом зовут.

Младшего же сына этого Сьюки-Сигисмунда прозывали Скалья.

И вот какая с этим Скальей беда случилась.

Был он добрым воином, одним из лучших. Он, дядя Агигульф, слукавил, чтобы, значит, гепида к себе расположить. Сделал вид, что знаком ему Скалья — дескать, помнил он, Агигульф, Скалью этого по одному походу, и подтвердил: действительно, добрый воин. А Валамир Скалью не припомнил, хотя недавно, по весне, вместе с ближними гепидами в поход ходил на Афару-Солевара.

Внезапно напасть Скалью постигла, как град с неба. Два года назад это произошло. В одночасье снизошла на Скалью священная ярость. Отчего снизошла — никому не ведомо, да только так она со Скальей и осталась. И стал Скалья вутьей, одержимым; одичал и жил с той поры в лесах.

Он не имел жены, этот Скалья, а с отцом своим жить не желал, ибо Сьюки хоть кого из себя выведет. Так и вышло, что Скалья дом поставил себе на краю села, подальше от родителя своего. И никто не мог ему в том перечить, ибо все свое добро добыл Скалья мечом. Оттого, по законам, и не смел Сьюки на это руку наложить, хотя и хотел.

Два раба у Скальи имелось и одна молодая рабыня. С ними и жил в своем доме на краю села.

И вот беда! Снизошла на Скалью священная ярость. Ни с того ни с сего зарубил рабов своих, скот перебил, дом свой поджег и ушел в леса.

С той поры так и жил — по лесам бродил. Охотникам иногда встречался. А жил на озере. Если от вашего озера считать (так гепиды про наше озеро говорили), то это четвертое озеро будет. На том-то озере он и жил — вутья Скалья.

Видели раз или два его с выводком волчиным. Не иначе, дети Скальи, от волчицы рожденные.

К вутье-одержимому никто не подходил близко; однако не было случая, чтобы он своих тронул. Так Агигульфу с Валамиром гепид-дозорный поведал.

Недавно же явился Скалья в село. Среди бела дня пришел. Один пришел, не было с ним волков. Труп принес. Закричал Скалья страшным голосом, труп посреди села бросил, сам же повернулся и обратно в лес пошел.

Увидели тут, что какого-то чужака Скалья убил. Одежды на трупе не было, все с него Скалья снял. Живот распорот, сердце и печень вырваны. Видать, съел их Скалья, ибо когда приходил, лицо у него было в черной крови.

Но все равно ясно было, что чужой этот человек, сгубленный Скальей.

А еще через несколько дней охотники Скалью в лесу нашли. Весь изрублен был Скалья страшно. Видно было, что свирепый бой шел, ибо одному человеку не одолеть Скалью. Не меньше десятка их, похоже, было. И те, кто убил Скалью, уходить умели, ибо следы хорошо запутали. Только недалеко от того места, где битва шла, стрелу в дереве нашли. Чужая это стрела была, незнакомая. В наших местах таких не делают. Ибо гепидская стрела длиннее и тяжелее.

И сказал тот дозорный, что с нашими посланцами ехал:

— У нас говорят, что не жить тем, кто Скалью убил, потому что потомство его мстить будет за гибель родителя своего. Тот волчий выводок уже подрос. Те, кто волчат видел, говорят — по повадке видно, не иначе, дети Скальи то были.

Как Скалью убитого нашли, то сперва на вас, на готов, подумали. Так гепид сказывал. А потом вспомнили, что нет лучников среди готов. И отродясь не было.

Богатыри наши обиду проглотили, ибо помнили, что посланцами едут.

Дядя Агигульф решил о другом поговорить и спросил, не сохранилась ли голова от того чужака. Гепид отвечал: нет, не сохранилась. Сожгли вместе с головой — так старейшины велели.

Агигульф с минуту молча ехал; после же решился и сказал, что, мол, у него тоже подобный случай был.

И замолчал значительно.

Гепид спросил, что за случай. Дядя Агигульф вместо ответа голову из переметной сумы достал и гепида изумил. И пояснил гепиду: не сними он, Агигульф, эту голову с чужаковых плеч, так и не ехать бы ему в село гепидское. Мол, в наших краях тоже чужаки объявились. Вот Теодобад, военный вождь, и послал лучшего воина своего с гепидскими старейшинами толковать.