Где-то очень далеко на полдень да на закат изнемогает от врожденной свирепости племя лангобардское, откуда наш Лиутпранд родом.

У них ни с кем дружбы нет, со всеми воюют, кто к ним ни придет. Только с нашей стороны к ним никто не ходит, так что с кем-то другим они воюют. У нас про них говорят, что лангобарды страшный народ, никому обид не прощает.

Лангобарды — любимцы Фрейи.

Я только одного лангобарда видел — Лиутпранда, того, что срубил голову нашему дяде Храмнезинду. Лиутпранда послушать — вовсе не изнемогают лангобарды от свирепости. Напротив. Сидят, киснут, от безделья мхом поросши. Лиутпранд тоже с ними сидел-сидел, а после плюнул и прочь подался.

Только он недолго с нами жил — ушел в поход и не вернулся. А Ульф и дядя Агигульф с ним в тот поход не ходили и потому никто не мог сказать нам, куда делся Лиутпранд.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОЗЕРО

После того, как брат мой Гизульф на охоте взял кабана и съели того кабана и брата моего Гизульфа к Марде-замарашке водили, сильно изменился Гизульф: высокомерен стал и от меня отдалился. А к дяде Агигульфу и Валамиру, наоборот, — приблизился.

Я на то дяде Агигульфу жаловался и выговаривал. Обвинить его хотел, что он дружбу мою с братом порушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его Тарасмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел.

И добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего Тарасмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил — и сколько Тарасмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.

Дядя Агигульф любит про коня напоминать.

Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Тарасмунд Багмса добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать (дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят, что он юбки задирает.

На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий воин всегда в походах юбки задирает. Что до багмсов всяких, то тут всему виною агигульфова священная ярость: рвет он багмсов на части, удержаться не может. Оттого и не привел ни одного.

А наложниц и рабынь всяких он нарочно не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы хватит, Ильдихо.

Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить? Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.

После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не стал.

Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался.

В последний раз дядя Агигульф дрался на хродомеровом подворье, с Оптилой, сыном Хродомера. Правоту свою доказывал.

Пока дрались, к нам от Хродомера Скадус-раб прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там проломил. Дедушка Рагнарис пошел туда и дядю Агигульфа домой палкой пригнал.

После и сам Хродомер к нам явился и требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев восстановил. Развалил, мол, хлев своей глупой дракой.

Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев восстановить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю Агигульфа и помогал ему. Еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне не говорили.

Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не напустили.

Хотели и Валамира с собой взять, но больно уж крепко дядя Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла.

Первые дни после того дядя Агигульф ярился, кричал, что всему селу красного петуха пустит и к велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они шепчутся.

Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя Агигульф, но куда страшнее гнев дедушки Рагнариса, ибо Арбр-вутья за ним стоит и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.

Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то не узнал.

На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило меня. Хвать — нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на двор, никого не увидел.

Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли, отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог.

Потом перед собой вдруг Гизульфа увидел, брата моего. Брат мой глядел на меня и подло улыбался. Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил, наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности.

Но Гизульф сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой. Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь, тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим дядя трясется.

Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и дедушке Рагнарису про поход этот не донес. (Брат мой предлагал связать меня, но дядя Агигульф сказал: не надо.) Сзади Гизульф шел, за мной приглядывал.

Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш Ульф первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.

Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя Агигульф топориком своим «Пью-Кровь» вооружился. А я безоружный.

Так и шли. Солнце только-только вставало, в селе еще спали. Только Од-пастух из своей хижины выходил, чтобы идти по дворам скотину собирать. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся прежалостно.

Поднявшись на Долгую Гряду, дядя Агигульф нарочито крюк сделал и подвел нас к кабаньему черепу на шесте. От того самого кабана был череп, какого Гизульф завалил, жизнь дяде Агигульфу спасая. Поглядел, повздыхал, огладил череп, клык попробовал пальцем, забормотал под нос: «Умру, мол, геройски и кроваво, как-то без меня жить будете, огольцы…»

После вниз с холма побрел, а мы за ним.

Когда село за Долгой Грядой скрылось, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту горланить, как вдруг вспомнил, что я — пленник их и глаз у меня выбит, как у Ульфа; еще больше закручинился и не стал с ними петь.

Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл, но об этом рассказ впереди).