К самолёту нас никто не пустил бы, прощались мы в зале ожидания, откуда выходят на посадку.

— Дядя Федя, а мы пойдём на охоту на зайцев? — спросил я. — Вы обещали, помните?

— Помню. Конечно, пойдём, — ответил он. — Вот я послезавтра вернусь, и в следующее воскресенье прямо с утра отправимся. Готовь, Кристеп, свою «тозовку». Я тут знаю хорошие места: там очень много всегда бывает зайцев. Мама приготовит отличное жаркое.

На прощание он её поцеловал.

— Смотри, пожалуйста, больше не пропадай, — сказал он ей. — Ты следи за ней, Женя, в оба глаза. Остаёшься в доме за главного мужчину.

Он и меня поцеловал, а Кристепу пожал руку.

В окно было видно, как дядя Федя с небольшим чемоданчиком в руках поднялся по крутой лесенке в самолёт и обернулся: махнул нам шапкой. Хоть и не мог оттуда разглядеть нас, но знал, что мы следим за ним.

Лесенку откатили — она на колёсах, дверь плотно захлопнулась изнутри, и стали вращаться два больших винта, завихрился снег. Настоящая вьюга поднялась возле самолёта.

— А он… не упадёт? — спросил я у мамы.

— Что ты, что ты! — замахала она руками. — Как он может упасть? Лётчики здесь опытные, и механики опытные.

Самолёт побежал по полю, оторвался от земли и скрылся в облаках. А мы вернулись домой.

Мама принялась готовить обед.

У неё оставался ещё большой кусок медвежатины. Он был тёмно-красный; если не присмотреться, то просто чёрным мог показаться; и замёрзший, твёрдый как камень. Но в комнате, в кастрюле на плите, быстро оттаял. Мама привернула к столу мясорубку: она хотела пожарить котлеты.

Так ему и надо, этому медведю! Не шатался бы по тайге, а спал бы в берлоге, и ничего бы с ним не случилось: весной спокойно бы проснулся и гулял…

Кристеп и я договаривались с Олей и Костей встретиться в четыре часа: пойти походить на лыжах, пока можно. А времени до четырёх оставалось много.

— Мама, — сказал я, — ты слыхала: дядя Федя говорил, что там, куда мы пойдём, много зайцев?

— Ну, слыхала…

— Вот и получится: зайцы будут бегать у нас под носом, а патронов не хватит. Что мы тогда будем делать?.. Мы с Кристепом набьём побольше. А?

— Ещё только этого не хватало! — закричала она и перестала вертеть мясорубку. — Только этого у нас не было! Комнату взорвёте, и все мы взорвёмся. Ты этого хочешь?

— Ну да, взорваться я хочу!.. Вот ничего не знаешь, а говоришь. Мы сколько раз набивали с Кристепом для Спиридона Иннокентьевича, когда он собирался в тайгу на промысел. Он говорил, что мы научились набивать не хуже, чем он сам! Он в тайге вспоминает нас добрым словом. А «тозовку» — «тозовку» он подарил Кристепу!.. Значит, можно? Значит, доверяет? А ты… «взорвёмся»!

Она молчала, слушала, но смотрела на меня всё же недоверчиво, головой покачивала.

— Причёска у тебя как у мальчишки, а боишься, как девчонка, — сказал я.

— Порох… Порох вам в руки? — сказала она.

— Однако, патроны умеем набивать, — сказал Кристеп; это я незаметно его подтолкнул.

Наверно, его слова своё дело сделали. Мама очень неохотно, но всё же вытерла мокрые руки о фартук, отперла в шкафу нижний ящик и достала оттуда кожаные мешочки с порохом и дробью и коробку, где хранились пустые гильзы.

— Ну смотрите… — сказала она.

— Вот так лучше, — сказал я и скорей забрал у неё мешочек. — Кто остался за главного?

Мы устроились на полу, на медвежьей шкуре возле тахты, и набивали патроны один за другим… Послезавтра или через два дня дядя Федя вернётся, и в воскресенье с утра, ещё затемно, мы пойдём на зайцев. Мама тоже встанет в это время — она приготовит завтрак и крикнет с порога вслед:

«Доброй охоты!»

А пойти однажды на охоту — и всё будет, как Спиридон Иннокентьевич объяснял нам тогда с Кристепом про настоящего мужчину и настоящего охотника.

Вот я уже и всё рассказал, как было в самом начале, когда мы с мамой приехали в Ыйылы, на Север… А теперь у нас ещё очень много дней впереди.