Сам Игорь Иванович отрешенно смотрел в окно. А Аленка…

Аленка думала о дороге. Не о предстоящей, конкретно, а о дороге вообще. Той, от которой щемит сердце. О трогательных зеленых мордочках тепловозов, о металлическом голосе справочной, о гуле, стоящем в зале ожидания… Взрослые обычно серели лицом и вздыхали: для них вокзал был связан с тяжелыми баулами, мокрыми, отвратительно пахнущими простынями, злыми на весь мир проводницами. («Чаю? Еще чего! Я вам не нанималась титан растапливать по десять раз на дню!») Ничего положительного. Дорога у них ассоциировалась с неудобствами и досадой.

Поезд все никак не хотел отходить, Игорь Иванович топтался поодаль и время от времени с грустью поглядывал на большие вокзальные часы. Сначала Аленка с некоторым раздражением подумала, что отец просто ждет, когда же поезд наконец тронется и затянувшееся прощание завершится. А потом вдруг поняла, что он, наоборот, изо всех сил оттягивает этот момент… Она поймала его взгляд.

«Я буду по тебе скучать», – сказала она одними губами. «Я тоже. Я очень люблю тебя». – «И я тебя люблю».

– …жареного ешь поменьше. Ты знаешь, тебе это вредно, – нервно произнесла Алла Федоровна.

– Я помню, мам.

– У открытого окна не сиди, простудишься. Попроси нижнюю полку. И, как приедешь, сразу дай телеграмму, чтобы я тут не тряслась.

Цепкий взгляд Аллы Федоровны прошелся по дочери, как рентгеновский луч на таможне. Она в двадцатый раз одернула на Аленке легкую «адидасовскую» курточку, поморщилась от вида висевшей на плече объемистой брезентовой сумки. («Ну абсолютно не в тон. Говорила ей, дуре: возьми ярко-голубую, ту, что Георгий привез из Ирана. Нет, уперлась. Пойми поди современных детей».)

Аленку пригласили в спортивный лагерь как одну из лучших учениц школы. Она уже многое умела. Могла несколько часов просидеть неподвижно в самой неудобной позе, затаив, загнав внутрь себя дыхание. Могла свободно и неслышно пройти на большой высоте по узкой доске или перебраться по ней, повисая на руках (такими хитрыми макетами был оборудован зал для занятий). Ее учили метать ножи, ножницы, вязальные спицы – все то острое, что могло оказаться под рукой. Учили надежно и незаметно со стороны выводить противника из строя, используя для этой цели практически любой предмет – от электролампочки до авторучки и подстаканника.

Однажды она увидела в кино китайского мастера, который виртуозно обращался с изогнутым мечом. Вооруженные копьями враги, напавшие на деревню, отлетали от мастера, как горох от стенки, десятками. Дедушка вытворял настоящие чудеса акробатики, оставаясь невредимым, хотя на него, бедного, нападали со всех сторон одновременно. (Аленка втайне подозревала, что артист был молодой, просто его искусственно состарили с помощью грима и седого парика.)

Фильм так потряс ее, что на следующей тренировке она спросила, почему ее не научат фехтовать на мечах. Тренер со странным именем Владлен лишь пожал плечами. (На самом деле имя не было странным – это было сокращенное «Владимир Ленин». Когда-то было модным «награждать» детей подобным образом.)

– Думаешь, тебе это когда-нибудь пригодится?

– А Юрка Лепестков из нашего класса тоже занимается у-шу. Но они там учатся владеть и мечом, и даже алебардой.

– У них другие цели.

– Какие?

– Восстановление старинных методов ведения боя. Следование традициям. – Владлен помолчал. – Они своего рода ученые-историки. Как твой отец.

– Значит, польза от этого все-таки есть?

– Конечно. Тебе ведь нравится, как поет русский народный хор?

Аленка кивнула. Не так давно они с Артуром ходили на концерт «Вензелей». Артисты привели ее в восторг.

– «Белая кобра» принадлежит к даосским школам. Даосы считают, что внешний мир и человек, его "я", составляют единое целое. Мудрец в их понимании – это человек, который собственного "я" не имеет.

Она удивилась:

– Вы хотите сказать, что мудрец не имеет своего внутреннего мира? Как же скучно ему должно быть…

– Ты не поняла. Его внутренний мир просто ничем не отделен от внешнего. Он воспринимает их как нечто единое.

– А мое "я", значит, отделено от внешнего?

– Ну, это уж ты сама должна решить. Раз ты чувствуешь, что между ними есть грань – ее нужно будет сломать. Но это очень сложно…

– А зачем ее нужно сломать? Какой смысл?

– Ты должна воспринимать окружающий мир целиком, не раскладывая его по полочкам. Если на тебя нападают – неожиданно, из-за угла – у тебя не будет времени анализировать – только действовать. Действовать правильно, не анализируя и не думая, прислушиваясь только к самой себе – это и есть «сломать перегородку».

Аленка подперла кулачком голову и задумалась.

– Юрка Лепестков говорит, что изучает комплексы с оружием, чтобы через форму прийти к интуиции. Мы приходим к интуиции через отказ от формы. Где же разница?

Владлен улыбнулся:

– Нет тут никакой разницы. Цель одна, разные только пути достижения. Музыка. Ката. Икебана. Чайная церемония – выбирай любой.

– А какой путь у нас?

– Выживание, – ответил Владлен. – Любой ценой, любыми средствами. И выполнение задачи.

Что это за «задача», он уточнять не стал. А она не стала спрашивать. Лето в буйстве зелени наполняло сердце неизъяснимым восторгом – восторгом свободы. («Свобода есть осознанная необходимость, поэтому вот вам задание на лето: отчет об экскурсии в литературный музей». – «Ну-у-у!» – недовольный общеклассный гул. «Никаких ну! В сентябре проверю каждого».)

Она будет ждать приезда в лагерь Артура. Алена представила себе его открытую белозубую улыбку на загорелом лице, уверенный взгляд – и почувствовала, как сердце забилось быстрее. Она украдкой дотронулась до своих грудей и подумала с огорчением: маловаты еще. Не сформировались. Ну да ничего, все впереди.

Она вдруг подумала о Марине, и на секунду ей стало грустно. Как было бы хорошо встретить ее в поезде! «В лагерь?». – «В лагерь». – «Вот здорово! Значит, вместе?» – «Конечно. Я думала, тебя родители не отпустят». Но Марина исчезла – сразу, в один миг, необъяснимо.

– Внимание, – провозгласила через динамик дикторша. – Со второго пути отправляется поезд номер шестьсот двадцать один…

И перрон тут же пришел в движение, будто включили задремавший было кинопроектор.

– Ну, беги в вагон, – забеспокоилась мама. – Господи, я ничего не забыла? Сырую воду не пей. Деньги храни в разных местах, чтобы все сразу не украли. И трать поэкономнее, меньше шляйся по дискотекам…

Аленка молча прошла мимо, к отцу, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Я ведь только на месяц, – тихо сказала она. – Когда едешь в санаторий?

– Скоро. Через неделю.

– Вот видишь. Домой вернемся вместе.

Она долго махала из окна вагона. До тех пор, пока перрон не скрылся из виду. Алла Федоровна, ласково взяв мужа под руку, помахала в ответ вышитым платочком и зло прошипела:

– Трудишься для них, трудишься, ночей не спишь, а благодарности никакой. Даже не поцеловала на прощание.

Игорь Иванович улыбнулся. Но вслух ничего не сказал, как обычно.

Глава 5

ОБЩИНА

Солнце было маленькое и ослепительное. Оно отражалось в белоснежных склонах, точно во множестве расставленных повсюду, причудливо искривленных зеркалах. На острых каменных выступах блестели сосульки, и капли воды, отрываясь от них, переливаясь всеми цветами радуги, падали вниз и с мелодичным звоном разбивались на тысячи мельчайших, не различимых глазом брызг. Противоположные, не освещенные солнцем склоны были темно-синие, мрачные, с резко очерченными пиками, похожими на зубы исполинского дракона, заснувшего здесь на долгие тысячелетия. Много тысяч лет спит дракон, дыхание его стало тихим, незаметным, и громадное тело вросло в глыбы голубого льда, наслаждаясь вечным покоем и тишиной.

Придет время, и дракон проснется. Глубоко вдохнет, и обрушатся горы вниз, рассыпаясь в прах, точно капли воды, упавшие с сосулек. Вылетит из зева дракона огонь и расплавит вечные льды и снега, превратит их в многоводные бушующие реки. Домчатся потоки до стен монастыря Шаругон, что стоит на берегу реки Чу-На-Кха с основания времен, поднимут на могучих спинах огромную каменную ступу, украшенную сверху рогами горного яка, и понесут надо всей Землей…