Лайза беспомощно погибала в сражении с этим поцелуем. Это были война, жизнь, любовь. Ничто не имело значения. Ни тщеславие, ни воспоминания, ни счастье. Это была не прелюдия и не эпилог. Это была единственная реальность, квинтэссенция настоящего, самая суть блаженства.

Длинный и тонкий, язычок Джо Энн проник теперь в нее, двигаясь медленно и обдуманно. Лайза любила его и, готовая принять его, старалась облегчить его продвижение, приносящее удовольствие, желала, чтобы он проник вглубь, прокрался еще дальше в ее сознание, чтобы усилить дикую круговерть радостного чувства, которое, разбушевавшись, стало неподвластно ей.

Держа вибрирующее тело в своих руках, Джо Энн – почуяла приближение развязки. Невинная свежесть девушки воспламенила се и заставила сломя голову броситься вниз, отдавшись без оглядки естественным импульсам. Лайза Старр – самая сладостная и самая лучшая. Ее прекрасная девственность лежала как на ладони, прося удовлетворения, умоляя о нем, требуя его. Она была даром, божественной жертвой богам страсти, которым служила Джо Энн.

Не сейчас. Не сейчас. Джо Энн принудила себя принять решение, заставила себя сделать невозможное, притормозить несущуюся во весь опор, но вовсе не неуправляемую колесницу взаимного желания. Дрожащая и извивающаяся в экстазе, Лайза заставляла Джо Энн чуть ли не всеми фибрами своего существа желать сладостного конца; но в ней жила и крепкая, стальная решимость.

Сверхчеловеческим усилием Джо Энн сбила накал яростного желания и замедлила темп поцелуя, нежно полизывая жадный, внезапно ставший небезопасным рот. Джо Энн подняла указательный палец правой руки и, чтобы разъединить их губы, прикрыла им рот Лайзы, одновременно оттолкнув ее. Она нежно посмотрела на разгоряченное лицо, вложив в свой озабоченный взгляд как можно больше любви. Затем, по-прежнему молчаливо, она поднялась и выпрямилась на выступе, где сидела Лайза. Она стояла, высокая и очаровательная, непредсказуемая, волшебная, возвышаясь над оказавшейся меж ее ног будущей любовницей.

Лайза ощутила, как волнующее предвкушение внезапно наткнулось на сомнение. Перед ее взором находилось то, из-за чего она оказалась в столь сложной ситуации. Волоски сверкали от воды, пухлые розовые губки имитировали обещание тех, других губ, которые она любила всего несколько секунд назад. Лайза вопросительно подняла голову. В ответ. Джо Энн заговорила, впервые за все время:

– Не сейчас, Лайза. Не сейчас, любовь моя.

Через секунду Джо Энн уже выскочила из воды, вновь представ томительным, но отстраненным образом. Она грациозно изогнулась, подхватив полотенце, и, оставив Лайзу в разочарованном оцепенении, через мгновение исчезла.

Мысли Лайзы, сидящей в лимузине Дьюков, который мчался по бульвару Форест-Хилл к полям поло в Велингтоне, были в смятении. События неслись слишком быстро. Приятные, странные, пугающие события. Эта благоухающая, мило щебечущая миллиардерша, сидящая рядом с ней, безусловно, совращала ее. Джо Энн с самого начала разыграла все как по нотам. Когда Лайза забралась в гигантский салон лимузина, Джо Энн чмокнула ее в щечку, словно она была ее любимой племянницей. Естественно, она должна была вести себя так, будто ничего не произошло. Лайзу это устраивало во всех отношениях. Насколько она могла понять, губы Джо Энн Дьюк оказались опасным оружием, и меньше всего сейчас, а если уж говорить по большому счету, то и вообще когда бы то ни было, Лайзе хотелось пережить вновь события, которые чуть было не привели ее к падению.

Лайза глубоко вздохнула и постаралась скрыть волнение. Наконец-то она вырвалась на скоростную дорожку и оказалась у предела своих мечтаний о Палм-Бич, и хотя это было прекрасно, но в то же время и жутко. Бобби Стэнсфилд также оказался в числе приглашенных. Она снова увидится с ним. Господи, только бы пришел. Человек вроде Стэнсфилда вполне может отказаться в самую последнюю минуту. Кризис в Южной Америке. Какие-то проблемы с процентными ставками, и его вызвали. По его глазам Лайза видела, что она нужна ему, в точности так же, как и сама она призналась ему взглядом в своем желании. Когда они встретятся, опрокинется небосвод. Только так. Вот только одна загвоздка. Ее надули с одеждой.

То был древнейший трюк в женском арсенале, и Лайза попалась на него. Еще в самом начале недели она спросила, что надеть. «О, что угодно, дорогая. Там все по-простому. Мы не наряжаемся», – без тени сомнения ответила Джо Энн. Лайза поверила ей на слово. Из своего скромного гардероба она выбрала простое хлопчатобумажное летнее платье, короткое, выше колена. Чрезвычайно скромный ансамбль довершали пара танцевальных туфелек на белой резиновой подошве да верный ракушечный пояс, некогда служивший источником гордости и радости для ее матери. Голые ноги. Никаких украшений. С этим резко контрастировал двубортный цвета морской волны костюм Джо Энн от Ив Сен-Лорана. Сужаясь конусообразно от широких плеч к узкой талии, он облегал гибкое тело и смело обрывался на уровне колен, где разрез спереди иногда открывал блистательную внутреннюю линию бедер. Большие латунные пуговицы, яркие и сверкающие, прекрасно сочетались с белоснежными перчатками. Яркие цветовые пятна создавали два шелковых красно-бело-синих шарфа – один был франтовато выпростан из-под полы жакета над левым бедром и каскадом ниспадал на верхнюю часть ноги, второй – аккуратно повязан вокруг шеи и скреплен* большой аметистовой брошью, щедро усыпанной бриллиантами. Серьги, представлявшие уменьшенную копию броши, сверкали и переливались на фоне ошеломляющего тюрбана в красную и черную полоску, свободный конец которого веером в египетском стиле раскинулся по внушительным плечам.

Она выглядела гораздо больше, чем на миллион долларов.

Захватывающий дух наряд выбил почву из-под ног Лайзы именно в тот момент, когда ей больше всего требовалась опора. Одним махом она была низведена до положения бедной родственницы из провинции. Охватившая было Лайзу паника сменилась легким раздражением от того, что ее так здорово подставили. Теперь же раздражение уступило место наплевательскому отношению ко всему окружающему, что вполне устраивало Лайзу.

Гигантская машина величественно проплыла через ворота Поло-клуба, и водитель снисходительно махнул угодливо отступившему охраннику, в чьи обязанности входило отсеивать посторонних. На полукруге подъезд – ной аллеи ожидание было сведено к нулю, и швейцары облепили их, как щенки соски суки. В прохладном вестибюле Лайза приготовилась к прыжку головой в омут. Наконец-то. Врата рая. Метрдотель, выступая в роли Архангела Петра, оставил свой аналой, за которым принимал заказы на столики, и бросился приветствовать гостей.

– Мистер Дьюк, миссис Дьюк. Добро пожаловать. Ваш столик ждет вас, а сенатор Стэнсфилд прибыл всего пару минут назад. Надеюсь, что обед вам понравится. Пожалуйста, пройдите за мной.

Лайза едва осознавала, что происходит вокруг нее. Больше всего ее занимал стук прыгающего в груди сердца. При упоминании официантом имени Бобби сердце пустилось в дикий боевой танец, и никаких признаков его окончания не наблюдалось. Он здесь. Вон там, возле окна, уже начавший привставать при их появлении в заполненном народом зале. Какой-то зачарованный вечер. Так казалось Лайзе. Она бросилась в романтический омут очертя голову, и все банальности, существующие в мире, оказались правдой. Так вот что значит быть на седьмом небе. Со всех сторон к ней поворачивались бронзовые и алебастровые лица – белые лица женщин и коричневые лица мужчин, – с интересом завсегдатаев рассматривающие затесавшегося к ним чужака. Но Лайза их не видела. Словно управляемая на расстоянии, она обошла ломящийся от яств буфет и направилась к столику Дьюков, расположенному на почетном месте у венецианского окна, из которого открывалась панорама ухоженных зеленых полей для игры в поло.

Бобби Стэнсфилд поднялся, чтобы поприветствовать их.

От первых же его слов стало необычайно легко. Одет он был с подчеркнутой простотой: рубашка «Лакост» в серо-белую полоску с открытым воротом, серые шерстяные брюки и черные мокасины «Коул-Хейн» – и не отрывал от Лайзы проникновенного взгляда.