– Ну и прекрасно! Давно бы так! – весело отозвался мулат. – Теперь вы увидите, умею ли я подбодрить этих неисправимых лентяев.

В это время из-под навеса вышел молодой человек лет двадцати восьми – тридцати и направился на открытую носовую часть палубы, где находился сеньор Хозе.

– Эй, Маркиз! .. Винкельман! – обратился он к лицам, покоившимся в гамаках, подвешенных один подле другого под навесом… – Разве вам не любопытно посмотреть, как наш капитан, сеньор Хозе, возьмется за дело, чтобы заставить лентяев шевелиться?

– Право, нет, господин Шарль, – отозвался из-под навеса сонный голос. – Здесь жарко, как в пекле, и эта мошкара, которая с самого нашего отъезда из Манаоса облепила мою шкуру, точно она медом намазана, теперь на минутку как будто отстала от меня. Мне хочется воспользоваться этим, чтобы хорошенько вздремнуть.

– А вы, Маркиз? – снова спросил Шарль.

Но только громкий храп был ему ответом.

Мулат расхохотался, затем, когда у него приступ хохота прошел, издал громкий пронзительный свист. По этому сигналу гребцы тотчас же убрали свои весла, затем один из них закинул толстый канат из пиассаба на дерево и совершенно остановил бателлао.

– Ну а теперь, любезные, – продолжал шкипер, обращаясь к двум индейцам, связанным и лежащим на животах на самом припеке, – теперь я с вами расправлюсь!

– Что вы хотите делать? – спросил его молодой человек.

– Хочу сделать обещанное внушение! Видите ли, сеньор, если хочешь чего-нибудь добиться, то не следует останавливаться на полпути. Ведь эти негодяи, не знающие ни чести, ни закона, только о том и думают, как бы сыграть с нами какую-нибудь злую шутку. Если мы не будем остерегаться, то они отнимут у нас весь груз, утащат его, покинут здесь посреди реки, что равносильно нашей погибели в данных условиях. Вы видели, как они держали себя по отношению к нам, несмотря на ваше превосходное обращение с ними.

– Увы, я надеялся побороть в них добром и лаской эту несчастную склонность к дезертирству. Это всегда удавалось мне по отношению к береговым тапуйям!

– То, что пригодно в одном случае, часто совершенно непригодно в другом! – наставительно заметил дон Хозе. – С здешними туземцами можно ладить только тремя средствами, как на это указывает даже местная поговорка: «Pao, panno et pao», то есть «Хлеба, холста и хлыста! » и главным образом последнего требует здешний индеец!

– Вы строги, дон Хозе!

– Строг, но справедлив.

За три дня до этого, двое из людей экипажа, пользуясь моментом, когда пассажиры после утомительной охоты крепко заснули, завладели одной из запасных шлюпок и бежали; шкипер, изнуренный целым днем труда, заснул, не зная о том, что и европейцы с своей стороны тоже предались сну.

Дезертиры, дождавшись полуночи, захватили куски холста, составлявшие их вознаграждение за службу, вознаграждение чрезвычайно щедрое, кроме того, украли еще некоторое количество сыра, сухарей, табака, коробок с консервами кашаса (ликер из маниока), некоторые орудия для обработки расчищенных лесных участков и затем спокойно удалились.

Как самый замысел этого заговора созрел незаметно и неслышно, точно так же неслышно и незаметно совершилось и его осуществление; ни малейшего шума, могущего возбудить подозрение или тревогу шкипера или пассажиров, ни малейшей торопливости или суетливости – все было проделано с ловкостью и проворством хищного зверя, свойственными этим детям природы. Каково же было возмущение и досада сеньора Хозе, когда он на другой день поутру увидел, что это индейцы так ловко одурачили его?!

Вдоволь пошумев, он, однако, скоро совершенно успокоился; к нему даже вернулось благодушное расположение духа. Он удовольствовался только тем, что удвоил надзор за остальными, чтобы застраховаться от повторения подобных случаев. Для вразумления же всей честной компании добавил:

– Впрочем, место здесь не такое, чтобы можно было безнаказанно проделать такую штуку: эти болваны или подохнут здесь от голода, не найдя дороги в этом лабиринте парана, или же сделаются жертвой индейцев браво, которые их без рассуждения зарежут и понаделают себе дудок из их костей. И в том и в другом случае позавидовать нечему!

Однако мулат, при всей своей опытности, упустил из виду еще третью возможность, а именно, страх, безумный страх перед голодом, одиночеством и, главным образом, перед индейцами браво, страх, который на другие сутки и привел обратно обоих беглецов на бателлао с повинной головой.

Сеньор Хозе позволил им вернуться на судно, приказал отнести на место все, что они украли, затем велел их крепко связать и сказал:

– Ладно! Завтра вы будете наказаны!

Таков был инцидент, предшествовавший разговору мулата с его белым пассажиром.

В тот момент, когда мулат готов уже был приступить к расправе, молодой человек обратился к нему еще с одним последним вопросом.

– Не можете ли объяснить причину этого совершенно непонятного для меня бегства двух индейцев? Ведь мы плывем в их края, то есть намерены их привезти домой, на родину, обращаемся с ними как нельзя лучше; кроме того, они должны получить за свой труд более чем щедрое вознаграждение. Что же, скажите на милость, могло побудить их бежать отсюда?

– А вы думаете, что они сами это знают? Эти люди бегут просто без всякой причины, как животные… без всякой надобности… просто так! .. Впрочем, если хотите, я сейчас допрошу их! Послушай, – обратился он к одному из двух связанных, казавшемуся несколько понятливее или, вернее, менее остолбенелым, чем его товарищ, – скажи, почему ты бежал от белых? .. Разве они не были хороши и добры к тебе?

– Нет, они были добры! – был глухой ответ.

– Но ведь ты обещал, что будешь им служить и останешься с ними до конца плавания!

– Да, я обещал!

– Так зачем же ты бежал? Куда ты хотел бежать?

– Я хотел бежать в мою малока (дом)!

– Да ведь мы туда плывем, как раз туда, где твоя малока!

– Да, вы тоже плывете туда!

– В таком случае было гораздо проще оставаться на бателлао, где вам, право, немного работы и где не грозит никакая опасность.

– Да!

– Ну, так зачем же ты бежал?

– Мне было скучно на бателлао!

– Ты ведь знал, что если тебя поймают, то ты будешь жестоко наказан?

– Да, знал!

– Что ты, кроме того, по прибытии на место не по лучишь обещанного вознаграждения за труды?!

– Да!

– Почему же, зная все это, ты не остался на судно до конца путешествия и твой товарищ тоже?

– Я не знаю!

– А почему вы вернулись сюда обратно?

– Здесь есть канаемэ.

– Что же, ты еще раз попробуешь бежать?

– Не знаю!

– Ну, довольны вы, сеньор? – обратился мулао к молодому человеку.

– Теперь знаете, что о них можно думать?

– Это что-то невероятное… глупее Бог знает чего если только это не притворство! – прошептал про себя Шарль.

– Ну а теперь мы расплатимся с ними: вы поплатитесь мне за вашу проделку!

– Да! – согласился индеец с пассивной покорностью, не пытаясь даже молить о прощении.

Шкипер крикнул одного из людей экипажа, который, как и его товарищи, сидел на корточках несколько в сторонке, безучастно присутствуя при этой сцене.

Зная установленный в подобных случаях порядок, он подошел к одному из связанных, развязал ему руки, получил от шкипера железную часть заступа и принялся со всей силы бить ею по ладони правой руки дезертира.

Шкипер между тем считал удары:

– Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять! Довольно! Теперь бей по другой руке.

И палач, все так же невозмутимо и флегматично, продолжал ударять со всего маха по руке своего товарища, нимало не смущаясь криками и воплями.

Дав таким образом пятьдесят ударов по рукам и столько же по подошвам ног, несчастного снова связали, положив животом вниз на припеке так же, как он лежал раньше. Товарищ его получил ту же порцию, хотя экзекуцию над ним проделал другой индеец, сменивший заморившегося палача, после чего его положили рядком с первым на солнышке, связав и ему руки за спиной, а большие пальцы обеих рук связав вместе тоненькой бечевочкой.