Вот именно! Доброта этого чудака граничит со слабостью, великодушие — с глупостью, человек, готовый отдать жизнь за друга, а то и за идею, что уже было доказано не раз, — так вот, парижанин становится страшным, когда ему наступят на больную мозоль. И не только страшным, но и непобедимым.

Поясню. Демонстративная слабость парижанина — искусственная. Зайдите в кузницу, подышите медными испарениями, станьте литейщиком, химиком-лаборантом или стеклодувом — долго не протянете. А вот парижанин выдержит все.

Жить на восьми квадратных футах, вдыхать миазмы[265],которые могли бы удушить целый батальон, переносить жару, напоминающую температуру доменной печи, заниматься непосильной даже для слона работой — парижанину все нипочем. Молодой человек сумел выжить в таких противоестественных условиях и исполнял при этом невероятное количество тяжелых работ.

Заметим, для поправки здоровья у него не было ни чистого воздуха заповедных лесов, ни выдержанных вин с бургундских холмов, ни вкусного мяса с нормандских пастбищ.

Стакан голубоватой жидкости, куда изредка добавляют для полноты иллюзии каплю виноградного сока, — вот его нектар. А его амброзия[266] — картошка, вареная говядина — говядина ли? — и колбаса только по названию.

Если же случится эпидемия, парижанину наплевать, она для него значит не более, чем бури на Луне. Хлебнув крепкого пойла на шесть су, парижанин презрительно проигнорирует бледный лик холеры или тифа и еще громче (если не сказать — фальшивее) запоет модную песенку.

На войне он неподражаем. Немного жуликоватый, сметливый как дьявол, такой отыщет трюфели[267] даже на плоту «Медузы».

Солдат для парада из него получается с трудом. Да и субординация[268] хромает. Как человек придирчивый, он без конца выспрашивает, как да почему. Сплошное недоразумение! Зато в бою все по-иному! Он вскакивает при звуке боевой трубы, воодушевляется под барабанную дробь, свист снарядов вызывает наступательный порыв, а дым пьянит, кружа голову. Вперед! И наш маленький парижанин, неизвестный герой, вечный хвастун, с горящими как два ярких огня глазами на бледном лице, с всклокоченными волосами, бросается в атаку на врага.

Я видел этих людей в Бурже[269], Шампиньи[270], на товарной станции при бойнях в Бюзанвале[271].

Эти храбрецы сражались за самую прекрасную, самую благородную, заставляющую сильнее биться сердце гражданина идею: любовь к родине!

Не хватает слов, чтобы отдать должное солдату, идущему в бой, когда отечество в опасности.

Я сказал: «Идея». Только ради идеи парижанин совершит подвиг, станет стойким и твердым, как скала, ринется в преисподнюю, проявит все свое мужество, которым славится.

Существует знаменитое изречение: чтобы остановить парижанина, его следует убить.

Вот, к примеру, Фрике. Мы оставили нашего героя в тот миг, когда его завертела огромная волна. Затем она грубо швырнула юношу на песчаный берег, где он и остался лежать без движения.

Рассвело. Море отступило. Гамен, все еще без сознания, почувствовал на лице что-то холодное и раскрыл глаза.

Разве я был не прав, говоря, что парижанин необыкновенно живучий? Фрике слабо вскрикнул от испуга, увидев перед своим лицом влажный и холодный нос огромной собаки.

Собака попятилась, глухо заворчала и обнажила два ряда оскаленных зубов. Гамен же с большим трудом поднялся. Тогда пес оглушительно залаял.

— Послушай-ка, — тихо проговорил Фрике, — что тебе надо? Я не сделаю тебе ничего плохого… Скорее наоборот… Тебе хочется сахару… его у меня нет… вот… вот… моя храбрая собачка… нечего шум поднимать… Тебе бы подошло имя Медор… прекрасное имя — Медор…

Однако Медор, нечувствительный к столь сердечным речам, кинулся на гамена, пытаясь вцепиться в горло. Но Фрике ловко пнул босой ногой пса в бок.

— Да ты просто зверь, собачка моя несчастная… Тебя бы стоило просто прикончить… пока ты не сделал чего-нибудь похуже… Ладно, мир!

Пес, разъярившись, снова бросился в атаку, однако юноша уже схватил страшный охотничий нож, который постоянно свисал с пояса его штанов, как золотой ключ камергера[272], и с силой вонзил в шею животного.

Пес упал и испустил дух, окрасив песок в красный цвет.

— Неужели я бы позволил отнять мою жизнь? — пробормотал Фрике. — Жаль, мой путь усеян трупами людей и животных… Долой слабость! Надо спасать Мажесте.

Не успел он закончить, как послышалась гортанная, лающая речь.

— Похоже, придется располосовать еще одного фигляра[273]. Мерзкая страна, где собаки так негостеприимны… каковы же будут люди?

Через пять секунд послышался собачий лай и шелест трав, и тотчас же показался бронзовый мужчина с собакой на поводке, точной копией убитой.

— Наказание Божье!.. — прорычал человек по-испански при виде трупа.

— Что вы сказали? — осведомился гамен. Пришелец произнес фразу, непонятную Фрике, ибо тот знал испанский так же, как уроженец Баньоле[274] знает язык Индостана[275]. На всякий случай гамен предупредил:

— Если вы не прекратите лезть, как драчливые оверньяки…[276] Я человек спокойный и справедливый, так дам… Вот посмотрите на мерзавца с глубокой раной… посмотрите повнимательней… нельзя разрешать собакам бросаться на людей… если злые собаки, им надо надевать намордник! У вас, что, тут ни полицейских… ни живодерни нет?..

Мужчина, на миг обескураженный потоком слов, быстро заговорил, завыла собака, да и Фрике не умолкал. Это трио вогнало бы в дрожь самого Рихарда Вагнера[277].

Новоприбывший не нападал, видимо ожидая подмоги. Тут появился еще один человек, затем — третий. Наш друг благоразумно обратился в бегство.

Высокая трава, росшая в пятидесяти метрах от кромки пляжа, скрыла беглеца. Прочие кинулись следом, влекомые собакой, которую владелец не спускал с поводка. Началась охота на человека. Вскоре станет известно почему.

Фрике пришлось нелегко; сначала он попытался спрятаться в высоких травах, которыми изобилуют латиноамериканские степи; затем, когда из этой затеи ничего не вышло, бедолага вынужден был бежать со скоростью породистой гончей по довольно широкой, звериной тропе.

Так юноша несся почти два лье, преследуемый по пятам злобным сторожевым псом. Наконец, задыхаясь, с пересохшим горлом, обливаясь потом, он вылетел на огромную поляну, где его взору предстало зрелище самое фантастическое и самое неожиданное.

Фрике увидел двухэтажное здание в форме параллелепипеда, длиной около двухсот метров. Стен в собственном смысле слова не было, их заменял частокол из крепких брусьев, на них опирался навес из тростника, вымоченного под дождем и высушенного на солнце.

За этим частоколом мельтешило человеческое стадо из особей всех цветов: белых, черных, метисов, индейцев цвета кофе с молоком, китайцев. Обитатели столь странного жилища выли и толкали друг друга локтями, разражаясь при этом то хохотом, то бранью.

Повсюду здесь были следы крови; на брусьях и балках, на лицах и руках людей; одежда присутствующих приобрела единообразный коричневатый оттенок цвета «плахи». Ножи — а у каждого из этих людей было по огромному ножу, — красные по самую рукоять, казалось, сами по себе истекают сверкающими каплями крови.