ловечески. Но не буду торопить события: многие из встреченных

мной в этом путешествии были и мужественными, и честными, и лю

бящими; но каждый из них по-своему переносил выпавшие испытания.

Я чувствую, что и Рыжему суждено что-то пережить: иначе Зачем

я здесь?

Что для них Золотой Шар? Разве можно людям, преследующим и

убивающим, наживающимся на несчастьях друг друга, доверить Шар

желаний? Но Шухарт идёт за ним в Зону - опять и опять Зона! Неу

жели он не понимает, что она опять испытывает его?! Но он идёт.

Шар исполняет только самые сокровенные желания, самые-самые,

извлекая их из глубины души человеческой. И Шухарт рискует собой,

чтобы вернуть здоровье дочке... Но бесплатный сыр бывает только

в мышеловке. Его спутник, сын того самого Барбриджа, совсем ещё

мальчишка, тоже мечтает о чём-то, тоже идёт за Шаром.

И тут я понимаю, зачем Шухарт тащит его с собой. Он-то знает,

что в самом конце пути их ждёт Мясорубка, из которой ещё никому

не удавалось выбраться живым. И Артур окажется его, Шухарта, ми

ноискателем! Но почему же тогда сталкер оберегает мальчишку, вы

таскивает из других ловушек Зоны? А потом сам себя уговаривает:

"Я не человека вытащил, я миноискатель свой вытащил. Отмычку. А

там, на горячем месте, я об этом и думать не думал..." Шухарт

не позволяет себе думать о том, что спас Артура только по-челове

чески. Понимает, что нельзя об этом думать: ради собственной

жизни, ради дочери...

А Артур, увидев наконец Шар, забывает о своих, мелких жела

ниях. Кричит: " СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЁТ

ОБИЖЕННЫЙ!" С этими словами он и погибает.

И только тогда Шухарт понимает, какой экзамен приготовила ему

Зона, чего она хотела от него, что с ним сотворила.

"... Господи, это ж каша, каша!.. Кто это - мы? Кто - они?

Мне хорошо - Барбриджу плохо, Барбриджу хорошо - Очкарику плохо,

Хрипатому хорошо - всем плохо и самому Хрипатому плохо..."

Вот что сделала с ними Зона: проверила на человечность. И оказа

лось что этим людям доверить Золотой Шар нельзя, что они из-за

него поубивают друг друга.

Я не буду дожидаться, пока потрясённый Шухарт доберётся до Ша

ра. После него Шар может попасть в руки других людей, возможно,

уже не жалеющих, как Шухарт, тех, кто погибает по их вине. Мне

страшно: и я покидаю Хармонт.

* 4 *

А где-то там, далеко

Живёт наш ласковый враг.

У него копыта и хвост

И золотом вышит жилет...

Б. Гребенщиков

Повеяло теплом, лесом... Что-то живое, тёплое, подкралось и

тихо уткнулось невидимым носом в ладонь. Наверное, это лето,

полное живой воды. Оно пришло, чтобы оживить землю, растормо

шить её и вывести из спячки.

Нет, не могу понять, где я: словно перед глазами меняют цвет

ные картинки на фоне леса... То вверх - на биостанцию, то вниз

в зелёное море.

Что происходит с людьми, живущими здесь? Они, должно быть,

счастливы: жить в таком месте, в ТАКОМ лесу... Но нет - здесь

что-то не так! С их речью и их логикой происходит нечто стран

ное: будто люди постепенно деградируют, превращаясь в болтливых

обезьян.

Почему? Почему и у исследователей, и у обитателей леса не

всё ладно? Полнейшая неразбериха: что произошло с этими людьми?!

Все их недостатки вдруг стали очевидными, раздутыми, словно на

рочно выставленными на всеобщее обозрение. Как в плохой комедии.

И те двое, за которыми я наблюдаю, словно находятся на отшибе.

Перец и Кандид: не похожие на тех, кто их окружает, имплантиро

ванные в среду обитания. Оба они - чужаки.

Я понимаю этого человека, сидящего на краю обрыва: его не пус

кают в сказочный лес, ради которого он приехал в такую даль, не

отпускают обратно... И Домарощинер этот ходит, записывает всё в

свой блокнотик, вынюхивает что-то, у каждого допытывается: а зачем,

а почему он делает так и не иначе, и не по-другому... Но люди

вокруг - такие мечтательные, отзывчивые. Такие, какими должны

быть люди. Они нравятся мне... Какие здесь могут быть проблемы?

Кто такой Директор? Неужели это - имя? Есть ли за ним человек?

Он внушает всем какой-то панический ужас... Ну, я ещё могу понять

местных - дрожат себе и дрожат (хотя это и снижает моё первое впе

чатление о них: уже не кажутся они мне такими счастливыми и добры

ми). Но почему так дрожит сам Перец, когда попадает к Директору на

приём? Он же ни в чём не повинен, и виза у него кончилась только

потому, что его не отпускали. И почему вдруг так переменились к

нему его же знакомые, и написан на него донос человеком, с кото

рым он вечерами играл в шахматы?..

И Перецу непонятен этот фарс, непонятен лес, очень напоминаю

щий и Зону, и Антигород. Лес - словно высший разум, понять ко

торый недоступно человеку. И Перец бежит из леса обратно на би

останцию, где люди занимаются "делом ради дела": считают на не

исправной машине в полной уверенности, что так и надо; устраиива

ют в обязательном порядке бега с завязанными глазами, взрывают

сбежавших роботов...

Даже машины здесь изнывают от собственного бездействия, бездуш

ные машины жаждут быть полезными, понимая, что их сделали с ка

кой-то целью. А когда они пытаются убежать от этого бездействия,

их со смаком уничтожают.

Когда Перец вдруг оказывается Директором, начинает разбираться

в этой системе, оказывается, что системы-то никакой нет, а есть

только бумажные "прения" ни о чём: "Предлагается рассматривать

всякого рода случайности незаконными и противоречащими идеалу ор

ганизованности..." Бред!

И этот бред затягивает Переца; когда он пытается обратить это в

шутку, каждое его слово принимают всерьез, буквально смотрят в

рот. Его изначальное "мы им покажем" постепенно сникает, он

проваливается в трясину бюрократического абсурда... И Домарощинер

аплодирует его директиве "О самоискоренении группы Самоискорене

ния" Перец пошутил: пусть побросаются с обрыва, чтобы была хоть

какая-то польза. А его поняли буквально...

И всё: нужно начинать сначала, разгребать завал тотального не