- Сначала дело надо было сделать, а потом уж и с сыном свидеться. К тому же он ушел на фронт тайком от меня и матери...

- Не надо, папа! - взмолился Юра.

А я подумал о том, что война пробудила не только ненависть к врагу и готовность выполнить долг перед Родиной, но и романтическую тягу к подвигу. Особенно у таких вот подростков, как Юра Бойков.

- Как, Юра, служится? - поинтересовался я.

Юноша помолчал, а потом ответил спокойно, серьезно, и мне даже показалось, будто он прочитал мои мысли:

- Не думайте, что я пошел в народное ополчение из-за какой-то романтики. Я такой же, как и все. Из нашей школы многие комсомольцы на фронт ушли сразу, как только началась война.

- Это правда, - подвердил Бойков-старший, решивший, видимо, поддержать сына. - То, что он тайком сорвался, виновата мать. Не пускала добром.

Чтобы отец с сыном могли поговорить о своем, мы оставили их в землянке одних. Выйдя на воздух, Лупенков обернулся ко мне:

- Давай отпустим Юру домой. Он же еще мальчик.

- Не возражаю. Но полагаю, что и младший и старший Бойковы не пойдут на это. Скорее и отец останется в батальоне.

Так и случилось.

Спустя несколько дней я встретил в седьмой роте Бойкова-старшего с санитарной сумкой за спиной. Он остался в батальоне с разрешения Лупенкова. Думаю, не только из-за несовершеннолетнего сына. Он собственными глазами видел, как воюют ополченцы, понял, что врага можно остановить только общими усилиями, если каждый ленинградец, кто мог, возьмется за оружие.

Теперь в батальоне была уже не одна семья, а две: в девятой роте служила молодая чета - А. А. Немиров и В. Н. Кучкина, сыгравшие свадьбу всего за несколько дней до войны. Увы, молодоженам не суждено было счастье. В первых числах августа Немиров был убит. Жена его, служившая сандружинницей, пришла на следующий день к комбату и попросила отпустить ее в другой батальон: ей невмочь было оставаться там, где погиб и похоронен муж. Лупенков пошел ей навстречу...

В начале августа обстановка на рубеже, который обороняла наша дивизия, накалялась не то что с каждым днем, с каждым часом. Накопив кое-какой опыт и привыкнув к фронтовой жизни, ополченцы теперь действовали более умело. Но заметно активизировались и фашисты. Не было дня, когда бы над нашими позициями не кружил "костыль" (так бойцы прозвали фашистские самолеты-разведчики), нас чаще стали обстреливать из орудий и минометов, мешая вести оборонительные работы: рыть противотанковые ловушки, ставить мины и проволочные заграждения.

Перед третьим батальоном нашей дивизии в те дни была поставлена сложная задача: провести разведку боем. Но на ее подготовку давались только сутки. И вот на рассвете 3 августа два взвода седьмой роты под командованием лейтенанта Томина заняли исходные позиции. Мы с Лупенковым, взяв с собой связных Морозова и Андреева, тоже отправились туда. К нашему наблюдательному пункту протянули телефонную связь.

В августе под Ленинградом рассветает быстро, и по земле обычно стелется легкий туман - зрелище сказочное. Атака вражеских позиций была приурочена к моменту восхода солнца, в расчете застать фашистов врасплох.

План действий был таков: сперва короткими перебежками, а затем смелым броском ворваться в окопы врага перед селом Ивановским, захватить двух-трех "языков" (в зависимости от обстановки) и под прикрытием двух выдвинутых вперед станковых пулеметов вернуться.

Пока мы снова и снова вглядывались в карту, на которую был нанесен план разведки боем, нам казалось, что план этот неуязвим, и в мыслях уже рисовалась победа. В нее верили и бойцы и их командир, перед которыми мы накануне ставили задачу. Но взять "языка" оказалось далеко не просто.

Началось с того, что противник засек продвижение наших разведчиков и открыл сильный огонь, прижав их к земле. Томин с несколькими бойцами поползли вперед, но вскоре вынуждены были залечь в неглубокой ложбинке. При сложившихся условиях "языка" было не взять, больше того, следовало как можно быстрее вывести взводы из опасной зоны: они несли большие потери. Мы это поняли, увидев поспешные перебежки наших дружинниц, перевязывавших раненых.

Первое, что сделали, - вызвали минометчиков и указали цель, которую надо было уничтожить. Затем через начальника штаба полка связались с артиллеристами и попросили подавить фашистские огневые точки из дальнобойных орудий. Обязанности корректировщиков взяли на себя.

На все это было потрачено немало времени. Только к полудню фашисты приутихли, и нам удалось вывести своих бойцов. В этом бою было немало раненых. Были и убитые. Одному из бойцов осколком оторвало нижнюю челюсть. Он не кричал, хотя было видно, что ему невыносимо больно. Дрожащими от слабости руками он достал из кармана гимнастерки заранее написанное письмо и протянул его мне. Он тщетно пытался что-то сказать, и я не без труда понял его просьбу: переслать письмо домой. Как это было тягостно!

Лупенков тяжело переживал нашу неудачную попытку провести разведку боем и добыть "языка". Всю ответственность за это он брал на себя.

- Прежде чем идти в бой, надо было тщательно разведать все подступы к врагу, а мы этого не сделали, и это моя вина. Время атаки выбрали неудачное. Нельзя было атаковать утром. Надо было ночью, в темноте...

Командир полка Арсенов, прибывший к нам в тот же вечер, был настроен более оптимистически. Неудачу он объяснил сосредоточением здесь больших сил противника и усилением его бдительности.

- Из этого следует, - заключил он, - что немцы готовятся к наступлению. Надо быть готовыми отразить его. В этом смысле разведка была полезной.

И все же комбат не успокаивался. Настаивал, чтобы в политдонесении я указал, что разведка боем сорвалась из-за плохой подготовки и недостаточно продуманного плана, но я просьбу его не выполнил: изложил лишь факты и мнение командира полка майора Арсенова о результатах боя.

Хотя никто из вышестоящих командиров не ставил нам в вину, по сути дела, невыполнение задачи, и мне и Лупенкову не давала покоя мысль, что всякая неудача в бою независимо от ее причин чревата нежелательными и опасными последствиями, отрицательно сказывается на настроении, а значит, и на боеспособности подразделения. Кроме того, подобная неудача создает определенные преимущества противнику, который обычно старается сразу же закрепить или развить свой успех.

Поэтому я счел необходимым на следующий же день собрать коммунистов седьмой роты, чтобы успокоить их и рассказать о том, что ожидает батальон впереди. Честный, доверительный разговор с подчиненными людьми не раз выручал нас с Лупенковым.

Собирались коммунисты роты в балке, на окраине Юрков, молча. Чувствовалось, что они жалеют погибших товарищей, находятся под впечатлением пережитого накануне.

- Как дела, товарищи? - спросил я, когда они уселись на землю.

- Плохо, - после небольшой паузы ответил за всех командир роты Томин. Не можем прийти в себя после вчерашнего. Вот кое-кто и повесил головы.

- А это уж никуда не годится, - заметил я. - Нечего нос вешать. Надо готовиться к более серьезным боям.

Тут встал и попросил слово пожилой боец, санитар роты Шевяков.

- Нам, понятно, хвалиться нечем. Прав комроты, все мы вчерашнее приняли очень близко к сердцу. Но ведь на войне как бывает? Сегодня - неудача, завтра - успех. Попереживали и хватит. Надо взять себя в руки, настраиваться на боевой лад. Это не первый и не последний бой!

Слова Шевякова вызвали оживление. В том же духе высказались и другие. И у меня отлегло от сердца. А дальше пошел уже серьезный разговор о наших партийных делах, о задачах коммунистов в этот острый для всех нас период.

11

Шли двадцатые сутки нашего пребывания на фронте, нам же казалось, что мы воюем уже давно: фронтовые дни и ночи длиннее мирных. Не случайно во время войны год службы в армии приравнивался к трем. Иногда за всю ночь удавалось поспать какой-нибудь час-два, но мы уже не испытывали той усталости, которая так сильно давала себя знать в первые дни, а в первые фронтовые сутки буквально придавливала каждого к земле. И вот минуло всего двадцать дней, и то, что прежде казалось невозможным, стало обычным, будничным. Как будто бы от рождения ты не знал никакого домашнего уюта - ни теплой комнаты, ни чистой постели. И откуда только взялись силы? Куда девался страх, который вначале испытывали все мы, вчера еще штатские люди, пока не прошли, пусть совсем небольшую, "школу войны"?..