Действительно, на выставке предметов, выложенных из карманов Вольпата, поразительное количество бумаг: фиолетовый пакетик почтовой бумаги (скверный печатный конверт истерт); солдатская книжка (переплет затвердел, запылился, словно кожа старого бродяги, обтрепался и уменьшился со всех сторон); клеенчатая облезлая тетрадка, набитая письмами и фотографиями; среди них почетное место занимает карточка жены и детей.
Из связки пожелтевших и почерневших бумаг Вольпат вытаскивает эту фотографию и лишний раз показывает мне. Я опять знакомлюсь с мадам Вольпат, пышногрудой женщиной с рыхлыми кроткими чертами; она сидит между двумя мальчуганами; они в белых воротничках; старший - худой, младший - круглый, как мяч.
- А у меня, - говорит двадцатилетний Бике, - только карточка моих стариков.
Он ставит к свече фотографию старика и старухи; они глядят на нас; у них благонравный вид, как у детишек Вольпата.
- У меня тоже есть карточки родных, - говорит другой. - Я никогда не расстаюсь с фотографией моего выводка.
- Что ж, каждый носит при себе родню, - прибавляет третий.
- Странное дело, - замечает Барк, - если слишком долго смотреть на карточку, она изнашивается. Не надо слишком часто и слишком долго глазеть на нее: не знаю, что там происходит, а только в конце концов сходство от этого пропадает.
- Правда, - говорит Блер. - Я тоже так считаю.
- У меня в моих бумажках есть еще карта этой местности, - продолжает Вольпат.
Он разворачивает карту. Она истерлась по краям, стала прозрачной в сгибах и похожа на шторы, сшитые из квадратов.
- У меня еще газета (он разворачивает статью о солдатах) и книга (роман ценой в двадцать пять сантимов: "Дважды девственница")... А вот еще клочок газеты "Этампская пчела". Не знаю, зачем я это припрятал. Наверно, была причина. На свежую голову я вспомню. А вот моя колода карт, шахматная доска из бумаги и шашки из чего-то вроде сургуча.
Барк подходит, смотрит и говорит:
- У меня в карманах еще больше разных штук. - Он обращается к Вольпату: - А есть у тебя германский зольдбух, вшивая голова? А пузырьки с йодом? А браунинг? Вот у меня есть. Да еще два ножа.
- На кой мне револьвер или немецкая книжка? - отвечает Вольпат. - Я мог бы иметь два ножа и даже десяток, но с меня довольно и одного.
- Как сказать, - возражает Барк. - А есть у тебя металлические пуговицы, эх ты, перевернутое рыло?
- У меня они в кармане! - восклицает Бекюв.
- Солдат не может обойтись без них, - уверяет Ламюз. - А то штаны не будут держаться на помочах.
- А у меня всегда под рукой в кармане набор инструментов, - говорит Блер.
Он вытаскивает их; они лежали в мешочке от противогазовой маски; он потрясает ими. Позвякивают напильники - трехгранный и обыкновенный; звенят необделанные алюминиевые колечки.
- А у меня всегда с собой веревка. Вот это полезная штука! - говорит Бике.
- Не так, как гвозди, - возражает Пепен и показывает три гвоздя: большой, средний и маленький.
Один за другим солдаты вступают в беседу, продолжая работать. Мы привыкаем к полумраку. Но капрал Салавер, заслуживший прозвище "золотые руки", вставляет свечку в "люстру", которую он сфабриковал из коробки от сыра и проволоки. Мы зажигаем свет, и под этой "люстрой" каждый любовно, как мать детьми, похваляется содержимым своих карманов.
- Прежде всего, сколько их у нас?
- Чего - карманов? Восемнадцать, - отвечает кто-то - конечно, Кокон, человек-цифра.
- Восемнадцать карманов! Ишь загнул, крысиная морда! - восклицает толстяк Ламюз.
- Да, да, восемнадцать, - настаивает Кокон, - посчитай-ка, раз ты такой умный!
Ламюз хочет проверить: он подносит руку к огарку, чтобы сосчитать верней, и начинает загибать свои толстые бурые пальцы: два висячих задних кармана в шинели, карман для перевязочных материалов, который служит для табака, два внутренних кармана в шинели спереди да на каждом боку два внешних кармана с клапаном. Три кармана в штанах, даже три с половиной, ведь есть еще передний карманчик.
- Я держу в нем компас, - объявляет Фарфаде.
- А я шнур от трута.
- А я, - говорит Тирлуар, - маленький свисток. Его мне прислала жена; она написала мне так: "Если тебя ранят в сражении, свистни, чтобы товарищи прибежали спасти тебе жизнь!"
Все смеются над этой простодушной фразой.
Тюлак вступает в беседу и снисходительно говорит Тирлуару:
- Они там в тылу не знают, что такое война. А если ты заговоришь о тыле, ты тоже понесешь околесицу.
- Ну, этого кармана мы считать не будем: он слишком мал, - говорит Салавер. - Итого десять.
- В куртке четыре. Пока всего только четырнадцать.
- Еще два кармана для патронов; это новые карманы; они держатся на ремнях.
- Шестнадцать, - объявляет Салавер.
- Эх ты, растяпа! Да погляди на мою куртку! А эти два кармана? Ты их не считал? Чего ж тебе еще нужно? Ведь это настоящие карманы, там, где полагается! Это штатские карманы: дома ты держишь в них платок для соплей, табак и адреса, куда тебе нужно отвезти товар.
- Восемнадцать! - объявляет Салавер торжественно, как аукционист. Восемнадцать! Правильно! Присуждено!
В эту минуту кто-то спотыкается о каменный порог; раздаются гулкие шаги, как будто конь бьет копытом землю, фыркает и... чертыхается.
После короткого молчания кто-то зычным голосом повелительно орет:
- Эй, вы там!.. Укладываетесь? Смотрите, чтоб к вечеру все было готово и чтоб свертки были прочные! Нынче идем на передовые позиции, и даже, может быть, дело будет жаркое!
- Ладно, ладно! - рассеянно отвечают несколько солдат.
- Как пишется: Арнесс? - спрашивает Бенэк. Он стоит на четвереньках и выводит карандашом адрес на конверте.
Кокон диктует ему по буквам имя: "Эрнест", - а унтер смывается и повторяет то же самое распоряжение у соседней двери. Блер берет слово и говорит:
- Слушайте, ребята! Всегда держите флягу в кармане! Уж я пробовал держать ее то тут, то там, но удобней всего в кармане, верьте мне. Если ты в походе, в полном снаряжении, или в окопах, налегке, все равно, она у тебя всегда под рукой, на всякий случай: бывает, у товарища есть винцо, и он хочет тебе добра, и говорит тебе: "Дай-ка твою флягу", - или, скажем, по дороге попадется виноторговец. Слушайте, друзья, что я вам скажу, и вы будете всегда довольны: держите флягу в кармане!