- Эх, посмотрели бы вы, как они шутили при ярком свете! Ведь они пользуются жизнью и покоем. Прямо балет, апофеоз в театре! И сколько таких!.. Сотни тысяч!.. - возмущенно крикнул Вольпат.

Но людей, плативших своим здоровьем и жизнью за безопасность других, забавлял гнев, который душил Вольпата, забившегося в угол и окруженного ненавистными призраками.

- Хорошо еще, что он не рассказывает о тех, кто пролез на завод под видом рабочих и укрылся от войны, и обо всех, кто остался дома под свежеиспеченным предлогом национальной обороны, - пробормотал Тирет. - Он бы надоедал нам этим до второго пришествия!

- Ты говоришь, их сотни тысяч, старая муха? - насмешливо сказал Барк. - А вот в девятьсот четырнадцатом году (слышишь?) военный министр Мильеран сказал в палате депутатов: "Уклонившихся у нас нет!"

- Мильеран? - проворчал Вольпат. - Я этого человека не знаю, но если он это сказал, он уж наверняка подлец!

* * *

- Пусть другие делают у себя, что хотят, но почему даже у нас в полку есть неравенство и теплые местечки?

- Всякий старается окопаться за чьей-нибудь спиной, - сказал Бертран.

- Это правда: кем бы ты ни был, всегда найдутся люди порядочней и подлей тебя.

- Все, кто у нас не идет в окопы или никогда не идет на передовые линии, и даже те, кто идет туда только изредка, все они, если хочешь, "уклонившиеся", и ты б увидел, сколько их, если б нашивки давали только настоящим бойцам.

- Их по двести пятьдесят человек на каждый полк в два батальона, сказал Кокон.

- Есть ординарцы, вестовые, а одно время были даже денщики у унтеров.

- Повара и помощники поваров.

- Старшие сержанты и квартирмейстеры.

- Капралы, заведующие продовольствием, и нестроевые, состоящие при кухне.

- Несколько канцелярских крыс и знаменосцев.

- Почтальоны.

- Обозники, рабочие команды, все их начальники и даже саперы.

- Самокатчики.

- Не все.

- Почти все санитары.

- Кроме санитаров-носильщиков: ведь у них не только чертовски трудное ремесло, но они живут вместе с ротами и во время атаки идут за ними с носилками. Но вот санитары при госпиталях - другое дело.

- Они почти все священники, особенно в тылу. Священников под ружьем я что-то не встречал, а ты?

- Я тоже. На картинках в газетах видал, а здесь не случалось.

- Говорят, все-таки бывали такие.

- Да ну?

- Все равно! Хуже всего приходится в этой войне пехотинцу.

- Другим тоже не сладко. Не мы одни.

- Нет, - упрямо возразил Тюлак, - только мы!

* * *

Вольпат продолжал:

- Ты скажешь, я уж знаю, ты скажешь, что автомобилистам и тяжелой артиллерии круто пришлось под Верденом. Правда. И все-таки по сравнению с нами у них нестроевая служба. Мы подвергаемся опасности всегда, а они подвергались ей только раз; нам приходится иметь дело еще с пулями и гранатами, а им - нет. В тяжелой артиллерии они разводили у своих землянок кроликов, восемнадцать месяцев лопали яичницу. А мы действительно торчим в опасных местах. Те, кто бывает в нашем положении только изредка или один раз, - не в счет. А то бы выходило, что все вокруг вояки, даже нянька с ребятишками, когда гуляют по улицам в Париже: ведь есть "таубе" и "цеппелины", как говорил тот болван, о котором сейчас рассказывал приятель.

- В первой дарданелльской экспедиции даже один фармацевт был ранен осколком. Не веришь? Ей-ей. Да, офицер с зеленой нашивкой, а был ранен.

- Это случайность. Я так и написал Мангусту; он служил в обозе и тоже был ранен, но грузовиком.

- Ну да, это так и есть. Ведь бомба может упасть на какой-нибудь бульвар в Париже, или в Бордо, или в Салониках.

- Да, да. Так вот, очень легко сказать: "Все подвергаются одинаковой опасности!" Погоди! С начала войны из нестроевых было убито только несколько человек по несчастной случайности, а вот из нас только несколько человек выжило по счастливой случайности. А это не одно и то же; ведь если помрешь, то надолго.

- Н-да, - сказал Тирет. - Но вы надоели с вашими историями об "уклонившихся". Раз против этого ничего нельзя поделать, не стоит и языком трепать. Это напоминает мне историю одного стражника в Шерей, где мы были месяц тому назад; он ходил по улицам и выискивал штатских, годных по возрасту к военной службе, и, как пес, вынюхивал окопавшихся. И вот он, останавливает толстую бабу, смотрит только на ее усы да как заорет: "Ты чего не на фронте?"

- А мне, - сказал Пепен, - наплевать на "уклонившихся" или "полууклонившихся": не стоит терять на них время, но терпеть не могу, когда они начинают хвастать. Я согласен с Вольпатом: пусть "устраиваются", ладно, дело житейское, - но чтобы потом они не говорили: "Я был на войне". Да вот, например, добровольцы...

- Смотря какие. Те, что пошли безоговорочно в пехоту, да, тут ничего не скажешь, перед ними можно только преклоняться, как все равно перед павшими на поле боя; а вот добровольцы, поступившие в учреждения или в разные там специальные войска, даже в тяжелую артиллерию, - эти действуют мне на нервы. Знаем мы их! Они как начнут любезничать в гостях и скажут: "Я пошел на войну добровольцем!" - "Ах, как это красиво! Вы по собственной воле пошли навстречу смерти!" - "Как же, маркиза, уж я таковский". Эх ты, брехун! Пускает пыль в глаза!

- Я, - знаю одного молодчика; он поступил добровольцем в авиационный парк. У него был красивый мундир; он с таким же успехом мог бы поступить в оперетку.

- Да, но тогда он не смог бы говорить:

"Полюбуйтесь, вот я каков: взгляните, перед вами доброволец!"

- Да что я говорю: "Он с таким же успехом мог бы поступить в оперетку!" Даже лучше было б, если б он туда поступил. По крайней мере, смешил бы публику, а так он только бесит.

- Раз воюешь, надо рисковать шкурой, правда, капрал?

- Да, - ответил Бертран. - Война - это смертельная опасность для всех, для всех, неприкосновенных нет. Значит, надо идти прямо вперед, а не притворяться, что идешь, нарядившись в щегольской мундир. А на необходимые работы в тылу надо назначать действительно слабых людей и настоящих стариков.

- Видишь ли, слишком много богатых и важных людей; они кричали: "Спасем Францию и раньше всего спасемся сами!" Как только объявили войну, многие бросились укрываться. Самым ловким это удалось. Я в нашем углу заметил, что окопались главным образом те, кто больше всего вопил о любви к родине... Во всяком случае, ребята сейчас правильно сказали: если уж упрятался, то последняя подлость - уверять, что рисковал шкурой. Ведь тех, кто взаправду рисковал жизнью, надо почитать так же, как убитых.