«Пустяки! Всё пройдёт!» — утешал себя Аксёнкин и опять понёсся за убегавшими в Таволжанку белочехами.

Враг был опрокинут, смят. Под вечер Пугачёвский полк во главе с Чапаевым занял село. Чапаевцы захватили четыре тяжёлых орудия, шестьдесят пулемётов и разное военное снаряжение.

В Таволжанке не задерживались. По приказу начбрига полки двинулись дальше, по дороге в Николаевск.

Стройными рядами проходили чапаевцы через освобождённое от интервентов село. Навстречу им из дворов выбегали женщины и девушки и наперебой кричали:

— Хлебца на дорогу возьмите, родимые!

— Творожку свежего!

— Сальца кусочек… Для вас и последнее отдать не жалко!

У околицы стояла сухонькая, сгорбленная старушка с глиняным кувшином в руках, накрытым чистой белой тряпочкой.

Приветливо улыбаясь слезящимися, тусклыми глазами, она спрашивала проходивших мимо бойцов:

— Как бы мне, касатики, самого главного увидеть — Чапаева, начальника?

Старухе ответили:

— Он, бабуся, на коне поедет. Как увидишь с усами да в папахе значит, Чапаев!

Когда начбриг, окружённый командирами, подъезжал к околице, старушка заволновалась, метнулась к лошадям:

— Скажите, касатики, кто тут из вас Чапаев?

Василий Иванович подъехал к старухе, остановил коня:

— В чём дело, бабушка?

Старая женщина подняла голову, пристально посмотрела на Чапаева, заговорила:

— Какой ты бравый да хороший! Испей, любезный, молочка! Утреннее, батюшка, не погнушайся… У меня сынок тоже против супостатов воюет. Может, знаешь его? Варламов Иван?

— Нет, не знаю, — улыбнулся Чапаев, принимая от старухи холодный кувшин. — А где он служит?

— А вот где на машинах стальных ездиют. Там и Ванечка… Не знаешь? То-то… — Старушка сокрушённо вздохнула, покачала головой: — Давненько письмеца от сыночка не было. А сердце-то не каменное, болит…

Ещё перед вечером на небе собрались грязно-лиловые тучи. Всё меньше и меньше оставалось в вышине сияюще-голубых пятен. А с наступлением сумерек весь небосвод затянуло сплошной серой пеленой. Ночь настала глухая, тёмная.

В полночь полки бригады подошли к деревне Пузанихе, расположенной в нескольких километрах от Николаевска. Но дальнейшее продвижение оказалось невозможным: в двух шагах ничего не было видно. Василий Иванович приказал остановиться на привал.

Не оставляя строя, уставшие бойцы расположились на отдых. Через одну — три минуты весь лагерь погрузился в сон.

Закончив обход дозоров, Соболев и Дёмин направлялись в лагерь. Неожиданно от дороги донеслись неторопливый топот копыт и поскрипывание колёс. Командиры прислушались.

Шум всё нарастал. Уже не могло быть никакого сомнения в том, что по дороге движется какой-то большой обоз.

— За мной. Осторожно, — наклонившись к Дёмину, прошептал Соболев и побежал к дороге.

Остановившись у головной подводы, командир Разинского полка спросил, кто едет.

Еле различимая в темноте расплывчатая фигура в повозке зашевелилась, зашумела плащом и сердито на ломаном русском языке проговорила:

— Я есть чехословацкий полковник. Я направляюсь со своим полком в Николаевск.

Не растерявшись, Соболев тут же встал во фронт и, козырнув, чётко доложил:

— Господин полковник, разрешите немедленно сообщить о прибытии союзников своему полковнику, командиру добровольческого белого отряда?

Чехословацкий полковник более мягко и вежливо ответил:

— Пожалуйста.

Соболев послал Дёмина в штаб и принялся весело и бойко рассказывать полковнику о мнимых победах добровольческого отряда, одержанных этим вечером над Чапаевым.

А в это самое время Дёмин уже докладывал начбригу о противнике.

— Верно ли ты говоришь? Уж не приснилось ли вам с Соболевым всё это? — недоверчиво спросил Чапаев командира роты.

— Всё верно говорю, Василий Иваныч!.. Посмотри вон на дорогу. Огоньки видишь?

Чапаев взглянул по направлению поднятой руки Дёмина. По дороге, далеко убегая вдаль, раскалёнными угольками горели сотни папирос.

Начбриг стал отдавать приказания. Сразу всколыхнулся весь лагерь. Через четверть часа на колонну противника были наведены орудия. Рассыпавшись цепью, два батальона незаметно подкрались к подводам.

Ничего не подозревавший, повеселевший полковник угощал Соболева папироской, когда внезапно гулко ахнул артиллерийский выстрел, и тут же послышалась короткая ружейная стрельба…

От уничтоженного неприятельского полка к бригаде перешло много оружия, боеприпасов, обмундирования.

На рассвете тронулись дальше.

Чехословацкие части, занимавшие Николаевск, в панике бежали из города, едва только чапаевские полки приблизились к окраине.

Встречаемая ликующим народом, бригада Чапаева вступила в Николаевск. Днём в городе состоялся многолюдный митинг. По предложению Чапаева Николаевск был переименован в Пугачёв.

Под окном стояла желтеющая рябина. Пронизывающий ветер срывал с неё мокрые, блестящие листья и уносил их куда-то в серую, туманную даль наступающего вечера. Один листик, охваченный багрянцем, ветер наклеил на оконное стекло.

Василий Иванович часто смотрел на улицу и хмурился, досадуя на погоду. Уже третий день не переставая моросил надоевший всем дождь.

Отодвинув от себя миску с крупной горячей картошкой, Чапаев опёрся локтями о стол, зажал между ладонями голову.

Через некоторое время, вскинув глаза на лежавшего на печи ординарца Исаева, он спросил:

— Чего не слезаешь? Остынет картошка, и вкуса того не будет.

— А сам почему не ешь, Василий Иваныч? — вопросом ответил тот, уткнувшись в подушку.

— Не хочется, — махнул рукой Чапаев, опять заглядывая в окно. — На уме совсем другое, Петька…

Он не успел закончить — дверь широко распахнулась, и в штаб вошли, о чём-то запальчиво споря, командиры Лоскутов и Дёмин.

Широкоплечий, грузный Лоскутов неторопливо подошёл к столу и положил перед Чапаевым помятый лист бумаги грязно-зелёного цвета.

— Почитай-ка, Василий Иванович, о чём пишут белоказаки, — сказал он и, шагнув в сторону, взмахнул фуражкой, стряхивая с неё блестящие капельки.

— И что за непогодь… хлещет и хлещет без устали! — проговорил зло Дёмин, тоже отряхиваясь от дождя.

Чапаев расправил влажную листовку, наклонился над столом.

Штаб белоказаков призывал красноармейцев переходить на сторону контрреволюционной, так называемой «народной армии».

«Торопитесь перейти в народную армию, тем самым вы искупите свой великий грех перед господом богом, — читал Василий Иванович. — Недалёк тот час, когда мы уничтожим красную заразу, а ярого коммуниста-антихриста Чапаева, друга дьявола, проклятого Христом и матерью его пресвятой богородицей, повесим на первом попавшемся столбе».

Скомкав в руках листовку, Василий Иванович встал, прошёлся по избе.

— Тоже сочинители! — усмехнулся он презрительно, сверкая потемневшими глазами. — Не иначе как длинногривые монахи у белых в штабе сидят. Они, видать, только понаслышке знают, кто такие красные бойцы-чапаевцы… Вот я их проучу ужо!

Остановившись посреди избы, Чапаев крепко взялся руками за широкий ремень, туго обхватывавший его тонкую талию, и подозвал к себе Лоскутова.

Командир полка подошёл, выпрямился.

— Подобрать человек сорок — пятьдесят самых смелых, — произнёс Чапаев и, взглянув на часы, добавил: — Через сорок минут отправить в разведку.

— Есть, Василий Иваныч! — Лоскутов взял с лавки фуражку и направился к двери.

Вдруг Василий Иванович остановил командира полка:

— Когда подберёшь бойцов, меня вызовешь. Я сам с ними поеду.

Лоскутов посмотрел Чапаеву в глаза:

— Стоит ли самому тебе, Василий Иваныч? На днях наступление большое предстоит… У тебя и без того много хлопот.

— Вот потому-то и надо знать все намерения неприятеля… А ты иди! — проговорил Чапаев, направляясь к столу.