Недели две постукивал Шрейдер злополучными дощечками. Избавившись от них, он попал на работу в политический отдел. Еще бы! Шрейдер владел грамотой и к тому же был немцем. Вскоре он дослужился до начальника команды и почувствовал себя как рыба в воде. Вот что значит призвание! Он сделался одним из самых рьяных головорезов и с воодушевлением выполнял свои разбойничьи функции.
В его обязанность входило измерять рост новичка и снимать отпечатки пальцев. На столе у Шрейдера всегда лежала нагайка, сплетенная из проволоки, или дубинка.
Приходит, бывало, новичок, съежившийся, напуганный, согбенный. Частенько жестоко избитый. Порой ни слова не понимающий по-немецки. Шрейдер окинет такого взглядом. прикидывая, как можно и как нужно с ним обращаться.
Из рядов выкликал сам Шрейдер. Новичок порой не слышал, порой не понимал, что вызывают именно его. В особенно затруднительном положении оказывались заключенные-чужестранцы, фамилии которых Шрейдер безбожно коверкал. Растерянный новичок совершенно не знал, как вести себя, куда идти. Ему и в голову не приходило, что на окрик следует мчаться рысью, а не плестись шагом. Не знал он и многих других необходимых вещей. Шрейдер, бывало, терпеливо обучает новичка-неуча: то по уху, то сапогом в живот... И кулаками, и плетью, и палкой...
Новичок входил, как входят все нормальные люди. Шрейдер встречал его на пороге. Удар в живот - и новичок вылетает во двор вверх тормашками. Вызов повторяется. И опять удар, и опять новичок летит на землю. Урок длился до тех пор, пока заключенный не догадывался, что на зов надо мчаться - рысью. Новички, наблюдавшие за назидательными упражнениями Шрейдера, быстро постигали, в чем дело, и заранее готовились. Но для них Шрейдер подготавливал другие испытания. В лагере вообще никогда не предупреждали, что и как следует делать. Узники должны были сами сообразить, что к чему. Соображать помогала дубинка. Так и Шрейдер, бывало, учит до тех пор, пока его ученик начнет понимать по-немецки и стоять только так как хочется Шрейдеру. Обученного новичка, покидавшего канцелярию, Шрейдер напутствовал ударом сапога в зад или палкой по спине.
Разумеется, приемы Шрейдера вовсе не были однообразны. Изредка он изумлял окружающих своей вежливостью, достойной истого джентльмена и настоящего кавалера. Припадок вежливости случался с ним тогда, когда новичок был хорошо одет, имел часы либо перстни; табак или какие-нибудь другие ценности. К такому Шрейдер благоволил. Он сладко улыбался женщине, прибывшей в лагерь, утешал ее, обнимал... и в результате какая-нибудь ценная вещичка обязательно перекочевывала к нему в карман. А если новичок гол как сокол какой от него толк!
Принуждал ли кто-нибудь Шрейдера к надругательствам над людьми?
Нет, не принуждал. Шрейдер сам проявлял инициативу: пытки доставляли ему наслаждение. Доход. Муки узников удовлетворяли его честолюбие. Он. видите ли, имеет право бить!
Правда, Шрейдеру никто и не запрещал измываться над заключенными: вожаки СС умывали руки: арестант арестанта лупит - в добрый час! Кровь рекой течет - ну и что ж, для того и существует концентрационный лагерь, Чтобы кровь рекой лилась. Льется - ну и пусть. Подумаешь, важность!
Как бы то ни было - драчуны были у начальства в чести. Находились, конечно, и среди эсэсовцев лагеря сердобольные люди, вроде фельдфебеля Кенига, поддерживавшие даже в какой-то мере дружеские отношения с узниками, но и те набрасывались на заключенных, сквернословили, размахивали кулаками, когда нелегкая приносила какого-нибудь высокопоставленного чинушу, однако стоило начальству отвернуться, - мягкосердечные надсмотрщики провожали его насмешками и опять мирно беседовали с заключенными.
Избиения и надругательства над заключенными считались в лагере признаком хорошего тона. Старый арестант, отдубасивший новичка, считался в глазах начальства "исправившимся", "раскаявшимся", "осознавшим всю тяжесть своей вины". Желавший снискать доверие и расположение властей и сделать карьеру или поднять свой авторитет среди заключенных мог воспользоваться простым и дешевым средством: избивать других, прежде всего новичков.
Шрейдер принадлежал к породе бандитов-карьеристов. Он сумел превратить избиение в прибыльное предприятие. Он ухитрялся одновременно избивать и грабить. А неписаные законы и мораль лагеря ни грабеж, ни избиение не числили преступлением.
Бравый Шрейдер был далеко не беден... Он щеголял в лакированных полуботинках и кожаных перчатках - для военного времени шик почти невероятный. Его элегантность особенно бросалась в глаза на фоне неописуемой нищеты, царившей в лагере.
В конце концов, Шрейдер возомнил себя настолько всесильным, что перестал считаться с элементарным правилом житейской мудрости: хочешь жить не забудь начальства.
Шрейдер не любил ни с кем делиться добычей. Начальство казалось ему лишним и ненужным там, где речь шла о благах земных. Не знал Шрейдер, что власть ревнивее всякой любовницы, не знал - и поплатился. Начальство, давно исподтишка точившее на Шрейдера зубы, вдруг взяло и придралось к пустяку. Шрейдер якобы за соответствующую мзду отправляет нелегально из лагеря письма заключенных... Вот и спровадили беднягу из политического отдела и отрядили в "лесную команду" пни корчевать и бревна таскать. Но и в лесу Шрейдер умудрялся расхаживать в лакированных ботинках и кожаных перчатках. К лопате он даже не притронулся - сидел на солнышке, грел живот и посасывал сигарету. Прослонялся, проболтался в "лесной команде" пару недель - и снова выплыл. Шрейдер все-таки сделал карьеру...
Летом 1944 года пришел приказ об отправке из Штутгофа в Пелиц трех тысяч заключенных.
Пелиц находился недалеко от Штеттина. Там был завод синтетического топлива. Из-за него в то время начались упорные разногласия между немцами и англичанами. Англичане систематически бомбили завод, не оставляя камня на камне, немцы поднимали его из руин. Англичане бомбят. Немцы восстанавливают. Упрямятся, как бараны. Три тысячи узников послали из Штутгофа в Пелиц для очередного восстановления разбомбленного завода. Во главе рабочей команды поставили Шрейдера с другими головорезами - палачами-профессионалами и палачами-любителями.