— Вы купите эту еду… Здесь же купите, в деревне… Или, хотите, я вам куплю?

— Там еще картошка! — бешено взвизгнул Динихтис. — Там картошка! Еда для моего живота! Еда для моей бедной женушки! Если я не соберу картошки, моя жена умрет с голоду!

«Бедная женушка» давно уже вылезла из огорода, как была — в жутко грязной ночной рубашке из простынного полотна, ноги по колено и руки по локоть в земле. Она стояла тут же, слушала и с громким чавканьем грызла немытую морковку.

— Хорошо, Сергей Владимирович, давайте я куплю для вас картошки.

Стекляшкин вспомнил формулу из какого-то итальянского фильма:

— Если Вы решите мои проблемы, я возьму на себя все ваши.

— А помидоры?! — взвыл Динихтис голосом флейты, отчаянно заламывая руки. — Я пойду спасать в пещеру вашу дочку. Может быть, я ее и спасу… Через день, может быть, через два… А мои помидоры так и будут стоять неполитые! Их некому будет полить… Никто не положит под них навозцу, никто не капнет водички под них, под мои помидорчики! Под красненькие, под милые помидорчики! Они будут стоять неполитые, неухоженные… Некому будет даже сказать им ласковое слово, и они все завянут! О, мои помидорчики!

Динихтис выл и причитал, и его глаза наполнялись самой натуральной, вовсе не придуманной, слезой.

— У нас еще репа есть… и капуста, — сообщила вдруг жена Динихтиса и снова сунула в рот морковку.

— Капуста! Капусты тоже полный огород! — подтвердил Динихтис, и глаза его опять полыхнули желтым фанатическим огнем, а голос лязгнул, как у крокодила.

С полминуты Стекляшкин молча созерцал уходящие за горизонт бесчисленные рядки капусты, укропа, репы, помидоров, огурцов, салата, картошки, свеклы, моркови.

— Хорошо, Сергей Владимирович, — произнес Стекляшкин наконец, и вздохнул тихонько, безнадежно, — я куплю весь ваш огород… Договорились?

Ревмира за спиной тихонько охнула. В машине застонал Хипоня — но скорее всего, по совершенно иному поводу. Где-то заблеяла коза.

Динихтис блаженно молчал, и по его физиономии, помимо желания и воли, расплывалось выражение полнейшего экономического восторга, а уголки губ сами собой растягивались до ушей. Казалось бы, сделка завершена.

— А заказы?! — вдруг дико заорал Динихтис, да так, что Татьяна перестала грызть и страдальчески округлила глаза. — Один купец посулил тысячу! А до Карска довези — две!

Стекляшкин явственно ощутил перспективу продажи всего семейного имущества.

— А вот тут я вам смогу помочь! — кинулась опять в бой Ревмира, и на это раз вроде — по делу. — Если вы нам поможете, я сама устрою вам заказы! И не один, и не два! Я, знаете ли, во многие богатые дома вхожа!

— Сколько заказов? — вклинился по деловому Динихтис, и разговор принял другой оттенок, без воплей и заламывания рук.

Да, Динихтис был очень, очень деловым человеком! Человеком, превосходно умеющим преумножать свое имущество и создавать вокруг себя такую же атмосферу процветания и успеха! Нужна машина? Ну вот и надо договорить с Сашей Сперанским… Снаряжение? У него второго комплекта, конечно же, нет, но есть у Кольки из во-он того дома. Динихтис с ним поговорит, и он продаст.

Не прошло и получаса, как оказались полностью улажены проблемы со снаряжением и транспортом, а из дома Динихтиса доносились звуки затрещин, сдавленные вопли и рыдания — Динихтис давал последние инструкции Татьяне, как сохранить даже самую маленькую, чахлую репку и свеколку, и объяснял, что с ней будет, если пропадет хотя бы самый убогий, побитый червяками капустный кочан.

А спустя еще три часа Стекляшкин стоял в тесном каменном коридоре, и луч света с шахтерской каски выхватывал неровные, разделенные на разные участки словно бы растрескавшиеся стены. Сначала шли безо всякой веревки, по знакомым областям пещеры. Быстро настал момент, когда Динихтис нашел место в стене, где можно закрепить тонкий шнур. Динихтис был не то чтобы умнее, а скорее, опытней Мараловых и Павла Андреева. При всем его казенном советском материализме он слишком много шатался по пещерам, чтобы не допускать оплошностей. Никогда не давая себе труда задуматься, почему и как происходят в пещерах необычные и мало объяснимые происшествия, и кто собственно, их делает, Динихтис тем не менее умел принимать во внимание: в пещерах может происходить решительно все, что угодно, и что расслабляться нельзя. И уж наверное, Динихтис хорошо запоминал, с какой стороны коридора всадил он в трещину реп-шнур. Может быть именно поэтому в этот раз и не произошло ничего, что могло бы поколебать представления материалистов о сущности мироздания.

Ход шел вниз, изгибался, вилял. Появилась пещерная глина — тончайший налет на голой поверхности камня, — видимо, здесь все же бывала вода, застаивалась, приносила мельчайшие частички, из которых и сложилась глина.

Большой зал, пол наклонно уходит во тьму. Вот и вода! Тонкий слой, сквозь воду превосходно видно дно. Здесь путь один — по дну мелкого озерца. Странно звучали в пещере плеск и журчание воды, рассекающейся от шагов. Звук уходил в коридоры, многократно отражался от камня, и возвращался в виде тонкого, неясного отзвука, постепенно снижаясь до шороха.

Вскоре можно было выйти из воды, снова двигаться посуху. С прорезиненных костюмов капала вода — очень громко в вечном безмолвии подземелья. А сбоку открылся уже глубокий неподвижный водоем. Таинственная черная вода стояла без единого движения. Сколько веков, сколько тысячелетий никто не тревожил этой ровной, словно зеркало, поверхности? Что скрывает эта вода, что на дне? Динихтис как ни светил, не смог высветить ни дна, ни другого берега озера.

Вскоре они прошли пещеру — что-то среднее между коридором и залом, где с низкого, затянутого белым и матовым потолка, свисало множество сталактитов. Навстречу каждому из них поднимался столбик сталагмита, словно два встречных нароста — один с потолка, другой с пола, стремились соединиться.

Динихтис объяснил, что так и есть. Вода капает, стекает по сталактиту, откладывает мельчайшие твердые частички на его конце. А там, куда падает капля, начинает расти сталагмит. Если сталактит и сталагмит растут долго, они вполне могут соединиться. Динихтис отвел Стекляшкина в угол пещеры, где и правда приходилось протискиваться между арками сросшихся или почти сросшихся сталактитов и сталагмитов.

На выходе из этого зала Динихтис вдруг остановился так резко, что Стекляшкин чуть не налетел на него. Лежащий был таким плоским, таким маленьким, как бы вросшим в дно пещеры, что трудно было понять, как же мог человек дойти до такого состояния. Стекляшкин мог бы принять лежащего за кучу тряпок, если бы не разбросанные в момент падения ноги в ботинках, не скрюченная птичья лапка мумии, замершая в таком положении, что сразу видно — умирая, скреб пол пещеры.

Метрах в пяти дальше свет выхватил еще одного. Этот лежал на спине, черный бушлат странно задрался, открывая прилипший к спине живот. Стекляшкин почувствовал, как холодный пот стекает между лопаток при мысли, что человек умер от голода.

— Или от холода, или от истощения сил, — задумчиво произнес Динихтис. Он объяснил, что человек без еды и без теплой одежды не может жить в пещере больше тридцати шести часов, это проверено. От «проверено» Стекляшкин снова почувствовал холодный пот между лопаток.

— Кто они… Когда сюда попали?

— Не знаю… На них одежда заключенных, а я никогда не слыхал, чтобы здесь были лагеря…

Стекляшкин видел — Динихтис тоже удивлен, и вполне искренне. Оба невольно понижали голоса, обсуждая, кто бы могли быть эти двое.

— Уже трое…

И правда, к стене привалился третий, тоже больше похожий на мумию. Нехорошо было смотреть в запрокинутое черное лицо, на мученический оскал и судорожно скрюченные руки. Кто был этот человек, и как он оказался здесь? Все трое одеты так, как заключенные в советских лагерях — черные бушлаты и штаны, грубые ботинки на ногах.

Ход уводил круто вниз и перешел в «камин», где надо было лезть «на распор», упираясь руками и ногами в разные стенки лаза. Узкий скальный карниз над обрывом метра в четыре, с острыми камнями на дне. Мелкое озерцо. Узость, где еле протиснешься. И только потом — система ровных и удобных коридоров.