И много чего еще мог бы с полным основание сказать Павел черному магу и волшебнику с тибетским именем и набором древних буддийских предметов прямиком из Гонконга… Мог бы, да не так просто мальчику в семнадцать лет спорить и тягаться с дядькой старше его собственного папы. И только зрелище постепенно приходящей в себя, трущей лицо руками Ирки вернуло Павла в состояние некоторого боевого безумия.
— А ну пошли отсюда! У них тут как у людей просишь, а они… «золотой лотос», «золотой лотос»!..
Ирка уставила на Павла потемневшие провалы глаз, прижала одну руку к животу. Что-то у нее было не так.
— Пошли! — уже схватив Ирку за руку, почти что доведя ее до двери, Павел обернулся на меленький, какой-то особенно паскудный смех.
— Так и не узнаешь… так ты и не узнаешь великой тайны… Так и не постигнешь, что такое «золотой лотос»! Или дурак, или материалист!
Как уже было сказано, Павел был наивен ровно в той степени, в которой инфантилен и наивен всякий нормальный, благополучный мальчик его лет, выросший в доброй семье с заботливой бабушкой и воспитавшим его папой. Но даже он без труда понял, как растерян, как неуверен в себе этот, вроде бы взрослый человек, с каким трудом вымучивает он из себя свой паскудный смешок, и как на самом деле ему сейчас страшно и одиноко. И Павел бросил только слово, служившее для его папы крайне редким и страшным ругательством:
— Неудачник!
Да и не было времени драться со взрослым дураком, надо было оттащить подальше Ирку. В кухне продолжали варить гадость, из глубин квартиры раздался знакомый грохот: Интеллюша опять заснул, стоя на голове. Гнездо магов жило своей жизнью.
От свежего воздуха, быстрого движения, от заката и воды, купленной Павлом на углу (какое-то американское дерьмо типа «Пепси-колы», да хоть холодное) Ирина приходила в себя. И румянец появился на щеках, и взгляд становился осмысленней.
— Паш… Знаешь, я там раньше бывала, и ничего…
— Тебя и раньше этот идиот за жопу лапал?!
— Ой, Пашка, не ревнуй, он же старенький. Наверно, он хотел как лучше…
— Ну да, и опоил нас этой дрянью… На что это хоть похоже?
— Трудно сказать… Примерно как подушкой по голове, только подушка весом с тонну. Я вот и сейчас сопротивляться не могу. Буду делать почти все, что ты захочешь.
— А был бы на моем месте он, ты бы все по его делала?!
— Паша, не шуми… Я же не виновата, это все зелье.
— А зачем пила?!
— Ну ты же видел…
— Да ничего я не видел! Вечер впустую потратили, так ничего не узнали… Ира, они как, всегда такие сумасшедшие?
— Ну вот, сразу и сумасшедшие… Они интересные. Понимаешь, они не как все. И между прочим, про «золотой лотос» они знают. Что, многие люди про это думают, да?!
— Ладно, ссориться не будем. Но хоть убей, а больше я к буддистам не пойду.
— Паш, честное слово, в прошлые разы лучше было… Рассказывали они, песни пели… Интересно было, здорово.
— Ну да, и вокруг плитки за тобой дядьки помоложе гонялись.
— Павел, давай теперь ты за мной погонишься, а? Только бы ты мог думать о чем-то другом, и больше бы не поминал.
— Не сердись… не буду поминать. Но и к буддистам больше — ни ногой. Лучше уж пойду спрошу, можно ли такой шар сделать.
— Ой, а у кого будешь спрашивать?!
— Да есть один человек… Я к нему ходил на моделирование.
Проводив Ирину, Паша Андреев позвонил папе и поговорил с ним насчет буддистов, «золотых лотосов», таинственных пещер и шаров, исполняющих желание. Над похождениями Павла у буддистов папа чрезвычайно веселился, про «золотые лотосы» сказал слова, которые не полагалось знать бабушке и маленьким сестренкам Павла, про пещеры и шары он сказал: «Гм…». С точки зрения папы, в Сибири могло оказаться правдой абсолютно все, что угодно. Но и самые правдоподобные истории, опять же, могли оказаться враньем. Мысль — посмотреть, нельзя ли сделать самому такой шар, папе была наиболее симпатична. Павлу тоже.
Назавтра был Краевой слет юных техников, и в фойе Дома юного творителя стояли как минимум пять шаров, в точности соответствовавших описаниям. То есть свет они не излучали и желаний, на первый взгляд, не исполняли, но это были ярко блестящие шары размером с голову и все с мудреными названиями. Два из них имели даже какое-то отношение к космосу и сверкали особенно ярко.
Еще ярче сверкала покрытая потом круглая, как шар, морда главного деятеля всего карского образования Даздрапермы Степановны Антипонькиной. Имя главного деятеля заставляло обычно шарахаться, но расшифровывалось проще, чем казалось, и относительно мирно: «Да здравствует Первое мая», всего-то навсего.
Все 250 кило необъятной туши Антипонькиной торжественно высились над кафедрой, заунывно-пронзительный голосок пищал приветственную речь вполне в духе незабвенного Леонида Ильича: и час… и второй… Толпа холуев и прихлебателей, естественно, стояла в почтительных позах и внимала, внимала, внимала. Не имевшие прямого отношения к карьере под чутким руководством Антипонькиной постепенно разбегались, просачиваясь в коридоры.
Павел потянул Ирку за руку, провел высоким коридором до лестницы. Размахнулись, строя Дом юного творителя коммунизма, с невероятным размахом. Годы стерли последнее слово, насчет «коммунизма», а роскошное здание осталось, вот оно. Много комнат, много коридоров, украшенных картинами учеников, много высоких окон, три этажа, роскошный внутренний дворик, высокий флагшток, на котором должна была каждое утро подниматься красная тряпка… я хотел сказать, флаг СССР, и на который уже много лет никто не знал, какой флаг надо поднимать.
Павел толкнул дверь, и дети оказались в помещении, большую часть которого занимал длинный высокий стол, и к нему на равных расстояниях были прикручены тиски; по случаю нерабочего дня в тисках ничего не торчало. Были чисты напильники, торчащие из специальных держаков, не было металлической стружки ни на столе, ни возле станков у стены. Середина стола была завалена непонятными деталями, часть из которых была склепана между собой, или соединена шурупами. Стол был такой красивый, что назвать его верстаком не повернулся бы язык. Из трех высоких окон лился свет на инструменты и детали. По крайней мере, здесь от солнечного света не отгораживались.
В соседнюю комнату дверь была полуоткрыта. Оттуда вместе с шумом льющейся воды раздавался голос:
— Минуточку!
За два года Павел успел подзабыть, как выглядит его учитель, и теперь почувствовал, против своего желания, укол ревности. Хотя кому-кому, а Николаю Васильевичу и в голову не пришло бы гоняться за Ириной вокруг верстака и пытаться ухватить ее за попу.
— Что, Паша, решил помоделировать? — Николай Васильевич говорил так, будто они расстались вчера. Ирине он кивнул и сразу же занялся кофеваркой:
— Кофе хотите?
— Я хочу, — сказала Ирина.
Николай Васильевич второй раз кивнул.
— Не совсем моделировать… Тут такая история…
Николай Васильевич поднял брови, сделал заинтересованное лицо. Лицо было умное, тонкое, и Павел опять подумал, что может быть, еще и зря привел сюда Ирину.
— Николай Васильевич, как вы считаете — можно сделать такой шар, который будет сам вспыхивать? Вот попадает на него совсем немного света — а он начинает светиться…
— Что значит — светиться?
— Ну вот… вы входите в темную… Скажем, в темную комнату. У вас в руках совсем не сильный свет — допустим, свеча или фонарик. А шар вспыхивает в темноте, светится…
— То есть может ли шар отдавать больше света, чем получает? Нет, не может, это противоречит законам физики. Но можно расположить систему зеркал, и эта система позволит использовать даже микроскопические порции света. Лучик будет то-оненький… — усмехнувшись, Николай Васильевич показал пальцами, какой крохотный будет лучик, — а шар вовсю засияет, потому что свет будет использоваться многократно. С зеркала свет будет передаваться на зеркало, с линзы на линзу… Это понятно?
— Понятно.
— Вот и хорошо. Кофе готов. Прошу!