- Как хочешь, Марготон. А только у меня есть кое-что вкусненькое.

Вот погляди. - С этими словами Антуан извлек из кучи тряпья в углу сырную голову, и немаленькую. - Вот. Давай с тобой по ломтику, по два. Один я ее все равно не одолею, засохнет, жалко.

- Так ты это что же, у Матильды выпросил?

- Зачем выпросил? - ухмыльнулся верзила. - Просто помогал ей грузиться, да вместо фургона отнес одну головку к себе на квартиру.

- Ты, Туан, гляди, поосторожнее с этим... е мог, что ли на кухне у Симплиции чего-нибудь раздобыть?

- Ага, выпросишь у них! ет, Симплиция-то, она баба добрая, только Юнис боится, а эта чертовка скорее у коров сено сожрет, чем с кем-нибудь жратвой поделится. Эх, и накормят ее на том свете горячей похлебкой из смолы с дробинами! - Антуан сочно выругался, не к месту помянув Пречистую Деву.

- И все равно, поостерегись.

- Да черт с ней, с головой, она все равно треснутая. Я ее потому и стырил. Мы-то все равно съедим, а вот какая-нибудь тетка на рынке... Ха, да Матильда, если узнает, еще и спасибо мне будет говорить.

- Hу... это другое дело. - Марго нехотя уступила его доводам. - Так, дорогой мой, я ж к тебе зачем шла?

- Чтобы поцеловаться со мной, милашка! - Антуан притянул ее к себе, однако она мягко, но решительно сняла с талии его руку. - Это само собой, Туанчик, но сначала послушай, только тихо...

... Решение, найденное Антуаном, было просто, как все гениальное.

Это следовало отметить. Конюх торжественно занес нож над сырной головой, у которой в боку и вправду зияла непонятной формы трещина, залепленная сырными же крошками - руки оторвать за такую работу. о, вонзившись в нежно-упругую желтоватую мякоть, лезвие наткнулось на что-то твердое. Разрезав сырную голову, Антуан, чертыхаясь, извлек на свет божий нож, точнее - кинжал.

Странный кинжал. Рукоять в виде распятия - экое непотребство!

- Чтоб черт укусил за задницу того недоумка, у которого... - начал было Антуан, но под взглядом Марго осекся.

- Дай поглядеть. - Осторожно взяв кинжал, Марго долго вертела и ощупывала его, пока ее пальцы случайно не наткнулись на незаметную кнопку, слева на перекладине креста. Лезвие со змеиной быстротой исчезло, едва не обрезав ей пальцы... затем с той же готовностью выскочило опять. - Так, Антуан. У тебя осталась та хорошенькая штучка, которой ты в Париже замки потрошил? - Антуан, пошарив под подушкой, извлек набор отмычек на колечке и протянул ей. - Давай сюда. И свечку тоже. - Спрятав в рукав свечу и отмычки, а за пазуху - зловещее распятие, Марго направилась к двери.

- Ты куда?

- В церковь. Герцогине надо отходную прочесть.

- Погоди ты, какая отходная, когда ночь на дворе? - недоуменно уставился на нее Антуан. - Церковь давно закрыта.

- ичего, соловушка запоет, так откроется! Слушай, я не усну, пока кое-что не проверю. Извини, что ужин тебе испортила...

- Да что уж там...

...Скрип церковной двери показался Маргарите громом небесным.

Она замерла, прижавшись к стене. Однако все по-прежнему было тихо. Она тенью скользнула в дверь, и, сняв башмаки, на цыпочках направилась к алтарю. Зажгла свечу от лампады, висевшей перед статуей Богоматери. Извлекла из-под рубашки распятие - оно уже успело согреться ее теплом. адавила кнопку, снова поразившись тому, как легко хищное лезвие выходит из своих благочестивых ножен,- с таким ножом, пожалуй, и женщина могла бы управиться.

Приложила конец кинжала сперва к ключице, потом к руке, и наконец, к ступне покойницы. И каждый раз ширина лезвия точно совпадала с величиной раны. "Иоланду убили этим ножом, и этим же ножом наградили ее стигматами, - или я вчера на свет родилась!"

...Пробравшись в свою келью, Маргарита ящерицей юркнула в постель. о сон не шел к ней. Она снова и снова перебирала в памяти все увиденное и услышанное за день, пытаясь составить из разноцветных осколков единое целое.

"Так, начнем сначала. Когда я пришла - а это было после полунощницы и незадолго до хвалитных, Иоланда уже остыла, - ведь я же трогала ее руку! Значит, убили ее, судя по всему, около полуночи. Убили ее не перед носом у Христа, это ясно. А где?

Выясним. Прежде чем выставить напоказ, ее обмыли и переодели.

Где все это делалось? Естественно, не перед алтарем. Однако и не в покойницкой: с такой раной бедняжка должна была просто выкупаться в собственной крови, и ясно, как день, что понадобилась уйма воды, чтобы смыть эту кровь начисто. Уйма воды, которая, естественно, лилась бы на пол, и которую надо было бы вытирать. А между тем, что-то не заметно было, чтобы в покойницкой недавно убирались! Где же тогда? Либо на месте убийства, либо поблизости:

легче принести куда надо воду и тряпки, чем таскать туда-сюда мертвеца.

Платье на Иоланде было чересчур короткое, а рубашка из-под него торчала. Значит, все делалось наспех, да к тому же без ведома Ефразии, неужто бы она ради такого дела не подыскала им чтонибудь более подходящее? аспех... почему? Разве нельзя было подождать до утра... до хвалитных... и как следует отрепетировать комедию? Выходит, нельзя было. Выходит, они торопились прокукарекать про успение-вознесение... пока кто-нибудь шустрый не кукарекнул про мокрое дело!

у да, конечно: поднять всех чуть ли не среди ночи, оглушить воплями о чуде, показать это чудо в церкви, в полумраке, так что ни черта лысого не разглядишь толком... а девять десятых здешних бабенок - гусыни, которые при виде покойника со страху в штаны кладут... зато сразу подхватят любой вздор, лишь бы там упоминалось милосердие Божие... а кто не поверит - тот нехристь и гугенот! Постой-ка! Если они так торопились, значит... значит, малютка у них лежала в таком неудобном месте, откуда извлечь ее утром нечего было и думать! Потому как быть там благородной девице не положено ни живой, ни мертвой. То есть, с фарсом про обретение святых мощей актеров тухлыми яйцами закидали бы. А таких неудобных мест тут... Черт, да целая куча, начиная с колокольни и кончая скотным двором.

Аббатиса притворялась, будто ничего не знает, еще и шипела, почему, мол, ее не известили. А между тем, матушка сразу, только увидела бедняжку, сказала "Иоланда!" Хотя я не разглядела, кто лежит, пока совсем близко не подошла. Да и розы... недаром у мамзель Гонории все руки исцарапаны! Она рвала розы, именно рвала, ломала, а не срезала ножницами - стебли были измочалены, как малярные кисти, я заметила! А что, трудно было сходить к Жерому за ножом? Выходит, боязно было, да и некогда. А ведь перед этим она еще и стиркой занималась... стирала одна что-то большое, тяжелое, из толстой ткани... иначе бы не стерла руки до мозолей. Стирала долго, усердно, в холодной воде - только в холодной, иначе свежую кровь не отполоскать... а потом выскочила с мокрыми руками на улицу, - вот тебе и цыпки! Что она могла стирать? Платье и рубашку девочки? Вряд ли, их проще выкинуть, - никто не заметит, таких у Ефразии полна кладовка... А может быть, она мыла пол? ...