Генка нахмурился:
- Зря вы, Ислам Гаффарович, не в любимчиках Кулаков, вот и придираются...
- Ну? Вот это новость! Хорошо, Геннадий, я поговорю с учителями. Да, вот что еще, - остановил Генку начальник колонии, помоги, брат, размножить нам песни для хорового кружка.
- Пожалуйста! - решительно ответил Генка.
Когда все собрались у большого стола, Саттаров положил на стол чистую бумагу. Николай Гладышев стал диктовать. Саттаров писал наравне со всеми. Поставив точку, он положил свой листок в общую стопу, затем передал ее Кулакову и попросил его проверить.
Генкины щеки зарделись, когда он увидел, что его запись сделана хуже других. Дождавшись, когда ребята ушли из класса, Генка достал из кармана свой измятый листок и, не глядя на подполковника, спросил:
- Ислам Гаффарович, а на дополнительные уроки можно?..
- Конечно! От них лишь одна польза. Да и меня не забывай, сообщай о своих успехах. Я сам в твоем дневнике расписываться буду.
Поначалу шефство начальника колонии тяготило Генку. Но потом он привык, стал заходить к нему чаще. Иногда они, как равный с равным, спорили, играли в шахматы. Это льстило Генке: как-никак, начальник - шахматист первого разряда!
Генка в последнее время здорово изменился. Взгляд у него стал открытым, доверчивым.
"Оказывается, ты даже очень симпатичный, рыжий чертенок", - с улыбкой подумал однажды о нем Саттаров, когда Генка сидел перед ним, раздумывая над очередной шахматной партией.
Но вот опять случилось ЧП: Генка подрался, нанес побои мальчишке. Виновник предстал перед собранием. Кулаков стоял, опустив голову, щеки его румянились.
- Гнать его с командирства! - неслись из зала голоса.
"Значит, ставка на доверие проиграна", - думал Саттаров, сидя в президиуме.
- Не виноват Генка. Зря вы его!.. Это выкрикнул худенький мальчишка, Леха Воробейчик. Он даже растерялся, почувствовав, что стал центром внимания.
- Я был рядом, - краснея и запинаясь, продолжал Воробейчик, - Генка подошел к доске, ну к той, где списки, когда посылки приходят. А Витька так ехидно и скажи ему: "Побираться пришел?" Ну, значит, Генка и двинул ему оплеуху.
Зал приутих. За Лехой высказались и другие свидетели конфликта. Картина прояснилась. И все же собрание предложило: отстранить Геннадия Кулакова от руководства отрядом сроком на один месяц.
Шло время. Отзвенела ручьями весна, наступило жаркое лето. Срывов у Генки больше не было, его восстановили на прежней должности, обязанности свои он выполнял добросовестно.
Однажды утром, попрощавшись с Генкой, Саттаров уехал на вокзал, сказав, что служба заставляет его покинуть колонию на несколько дней.
На второй день он вышел из поезда на небольшой станции. Здесь жили приемные Генкины родители.
Дверь открыла худенькая средних лет женщина, за ней, на ходу надевая пиджак, вышел высокий грузноватый мужчина. Крепко пожав Саттарову руку, пригласил пройти в комнату. Узнав, что он начальник колонии, полез за папиросой.
- Да, махнули рукой на мальчишку, - прервал он неловкое молчание. - А я, грешным делом, даже Ломброзо вспомнил... Разрешите все по порядку.
Вот что узнал Саттаров, слушая этого добродушного, словоохотливого человека.
Отец Генки - вор, мать, больная женщина, от побоев мужа скончалась, когда сыну едва исполнилось три года. Федоровы жили неподалеку, детей не имели. Решили усыновить Генку...
При этих словах женщина, сидевшая рядом, закрыла глаза платком и поспешно вышла в другую комнату.
- Вот так всегда, - сказал Федоров, кивнув в сторону жены. - А особенно много слез после вашего письма...
Итак, Генка рос послушным мальчуганом, любил читать, даже стишки сочинять пробовал. Но вот когда перешел в пятый класс, его словно подменили. Посыпались двойки. Стал убегать из дома. Ни ласка, ни наказание - ничто не помогало.
А потом Федоровых вызвали в детскую комнату милиции. Там они узнали страшную новость: Генка с дружками украл в магазине карманные фонарики.
Федоров замялся.
- Ну, знаете, что за это бывает. Я взялся за ремень... Думал поможет, но получилось наоборот: мальчишка не пришел ночевать. Валялся на чердаке. Я его притащил домой, а у него из кармана нож и часы выпали. "Где взял?" спрашиваю. А он в ответ: "Не твое дело".
Стали допытываться, почему мальчишка бывает таким озлобленным. Узнали. Тайна, как говорится, открылась. Незадолго наша соседка очень любезно пригласила Геннадия к себе, угостила чаем и все расспрашивала, как мы к нему относимся. И вот "открыла ребенку глаза..." Узнав, что мы ему не родители, Генка стал куролесить.
Федоров, ткнув окурок в пепельницу, продолжал:
- Последнее время мы день за днем перебирали те десять лет жизни с Генкой...
Вернувшись в колонию, Саттаров пригласил к себе Генку.
- На, читай, - сказал он, протягивая мальчишке письмо. - Читай вслух.
Генка молча развернул листок.
"Сынок! - глотая слова, начал он. - Мы рады, что ты хорошо учишься... Ждем того дня, когда вернешься домой. Пиши почаще. Твои мама и папа".
Саттаров взглянул на Генку: по бледным щекам мальчишки текли слезы. Но Генка быстрым движением смахнул их.
В один из зимних дней Генка зашел в кабинет к Саттарову прощаться: за ним приехали его родители. Дописывая рекомендательное письмо руководителям мебельной фабрики, Ислам Гаффарович невольно отметил, взглянув на Генку: "А вытянулся-то как! Совсем взрослым стал". А вслух сказал:
- Удачи тебе, парень! Как говорят моряки, ветер в корму.
Н.ЯНИНА
РУКА НАДЕЖДЫ
В дверь стучали настойчиво, нетерпеливо. Было раннее утро, и Ирина еще лежала в постели. Она ждала телеграмму еще вчера и даже позавчера, знала, что будет этот утренний стук почтальона, но сейчас, услышав его, растерялась, потому что за эти дни она так и не приняла решения. Вскочив с кровати и путаясь в рукавах халата, она поспешила к двери.
На лестничной площадке стояла молоденькая девушка со вздернутым носиком.
- Что это вы так? - сказала она, посмотрев на Ирину. - Я ведь больше людям радость приношу...
Стуча каблуками, девушка сбегала по лестнице. "Радость ли?" - проводила ее взглядом Ирина все с тем же страдальческим выражением на лице. Она не торопилась распечатать телеграмму, ей казалось, что она и так все знает слово в слово. Ее беспокоила теперь одна мысль - что делать?