Бесспорно, у немцев еще имеются сильные оборонительные линии. Есть у них и резервы. Так что сидя в Нью-Йорке, незачем считать, сколько миль осталось пройти русским до Берлина: это не прогулка. Однако можно сказать, что наступление развивается достаточно хорошо. Я не знаю, что сейчас делает гаулейтер Восточной Пруссии, бывший наместник Украины Эрих Кох, но думаю, что его треплет сквозняк от Черняховского и Рокоссовского. Вторжение танков и пехоты в немецкую Силезию, может быть, еще более волнует Гитлера. Здесь Германия поражена в ее чувствительнейшем месте: это не конечности, а внутренности. Я приберег под конец направление Жукова, его танкистов и кавалерию. Может быть, это направление и менее тревожит немок, поскольку войска Жукова еще не вторглись в Германию, но оно должно особенно тревожить немецких генералов.

Четвертый год войны - это именно четвертый год, и я со всей прямотой писал в одной из последних статей, что нацисты нам осточертели. Именно поэтому наши бойцы сейчас настроены хорошо: усталость придает им энергию. Я видел офицеров, которые накануне наступления молили выписать их из госпиталя. Американцы должны понять, что война для нас не спортивное состязание, мы очень много горя пережили от фашистов и не можем относиться к ним, как Дороти Томпсон. Мы идем на Берлин с твердой решимостью покарать злодеев. Будь то в Силезии, или в Восточной Пруссии, или в Чехословакии повсюду нас гонит на запад оскорбленная совесть. И это позволяет артиллеристам с боем проходить в день двадцать миль. Гитлер перебрасывает войска с запада. Это необходимо учесть. Гитлер объявил своим войскам: "Вы должны драться только на востоке, на западе наступления не будет - мы его сорвали". Это тоже необходимо учесть. Конечно, не мое дело обсуждать вопросы, которые должны обсуждать руководители союзных армий. Но так как я пишу это для американской газеты, а в американских газетах обсуждают военные вопросы такие же непосвященные, как я, то я хочу высказать мое простое мнение: если удар с запада дополнит удар с востока, война может кончиться куда раньше, чем это намечают различные почтенные комиссии. А я думаю, что американские женщины и мужчины ничего не будут иметь против этого.

В течение 4 февраля севернее и северо-западнее Кенигсберга наши войска вели бои по очищению от противника Земландского полуострова и овладели при этом городом и железнодорожной станцией Гранц, а также заняли более 30 других населенных пунктов...

Из оперативной сводки Совинформбюро

4 февраля 1945 г.

Евгений Кригер

Глубина фронта

Через несколько часов после тяжелого боя, когда танкисты и пехотинцы передохнули от многодневных атак, один боец постучал кулаком в броню танка и закричал:

- Подымайся, народ! Поедем дальше!

Он сказал это очень просто, понимая, что надо поторапливаться. Но и сам улыбнулся своим словам, и особенно слову "поедем". Оно. рассмешило всех, кто стоял, сидел или лежал рядом, отдыхая от непрерывного и трудного движения последних дней. Дремавшие проснулись, удивляясь спросонья общему веселью. Тишина схлынула. Люди зашевелились, смех пошел гулять по всем закоулкам, хотя причина его еще не каждому была ясна, и многие смеялись просто оттого, что рядом кто-то очень громко и заразительно хохочет.

- Так ты говоришь, ехать? - спросил один из танкистов пехотинца, стучавшего кулаком по броне. - Ты посмотри, кому ты говоришь! Это же не вол и не лошадь, милый ты человек. Это же танк - двигатель внутреннего сгорания, главный механизм наступления!..

Всем ужасно понравился прыткий пехотинец, и уже многие на все лады повторяли его слова, обращаясь к танкистам. Люди оживились, забыли об усталости, о пяти или шести днях долгого боя в глубине Восточной Пруссии, о бесконечных линиях обороны, которые они прогрызали. Простодушное слово "поедем" потому и развеселило всех, и в первую очередь танкистов, что под "ездой" пехотинец подразумевал не простое движение, а наступление, и спрашивал он, когда же танки снова поведут за собой пехоту. В том, как просто и весело боец выразил свое нетерпение, и в том, как охотно его товарищи, еще недавно придавленные к земле тяжелой усталостью, присоединились к нему и стали с хохотом донимать танкистов, - во всем этом сказалось общее для всей нашей армии в эти дни бодрое и счастливое чувство победы.

Война стала не легче, а тяжелее оттого, что мы перешли на землю врага. Не только Кенигсберг, вся Восточная Пруссия - это крепость, замаскированная на картах господскими дворами и фольварками. Ее приходится брать метр за метром, камень за камнем. Но войска не думают об усталости и тянутся к бою. Те же танкисты, потешавшиеся над молодым пареньком, торопившим "ехать", знали, что значит такая "езда". Танкисты начинали бой в Пруссии не так, как бывает, когда их вводят в уже пробитые щели в полосе вражеской обороны. Границы Восточной Пруссии они прогрызли вместе с артиллерией и пехотой -траншею за траншеей, в дьявольском лабиринте укреплений, дотов, врытых в землю стальных бастионов, связанных в одну систему губительного, смертоносного огня. Лабиринт смерти уходил далеко в глубь Пруссии и врастал в густую, как Млечный Путь, толщу прусских каменных дворов и поместий, способных выдержать удары артиллерийских снарядов.

Немцы справедливо считали Восточную Пруссию районом сплошной, ничем не пробиваемой обороны. И разве могли они предполагать, что на четвертом году самой изнурительной и небывало жестокой войны на них двинется здесь такая исполинская, не истраченная, а возросшая в испытаниях мощь, как Красная Армия 1945 года? Здесь на штурм сотнями тысяч снарядов наступала ненависть Урала. Здесь Волга шла на великое мщение. Здесь народ наш рушил германскую оборону оружием, какого у немцев не было и не будет, широкой, смелой мыслью своих полководцев, неутомимой яростью своих солдат, организационным опытом всей страны, бросавшей в Пруссию через огромные пространства России сотни и тысячи поездов с орудиями, танками, снарядами, самолетами, бомбами, от которых трещал прусский лабиринт смерти.

И там же, под Кенигсбергом, поднимается с мокрой земли сморенный солдатским сном пехотинец и стучит в броню танка, и торопит: "Поедем дальше, танкисты!"