Рассмотрим следующий рисунок:

_________________ 2 .-------------" ____ _ ______|__________ 1 ---- \ _________________ 0 "Пустота"

Здесь цифрами указаны уровни самоотождествления и процесс перехода с нижнего уровня, но не на высший, а в пустоту, т.е. в пространство с бесконечным количеством энергетически равносильных уровней.

Кармически это равносильно выходу из цикла бытия, ибо процесс переноса кармы предполагает лишь прямые переходы между уровнями. Выход кармы из цикла бытия, так называемый "кармический выход", является единственным стимулом и целью существования, так как позволяет добиться состояния небытия - вечной и бесконечной Пустоты.

========================================================================== Serge V. Berezhnoy 2:5020/175.2 22 Aug 02 17:18:00 Сергей Стрелецкий

СМЕРТЬ КИHОМАHА

Он представлял себе смерть совсем не так.

Он, как и любой взрослый человек, готов был принять ее как неизбежность.

Он видел в ней событие, значимое этически и эмоционально; событие, подводящее итог всей его жизни.

Он не был религиозен, но он не был и закоренелым атеистом. Скептически ухмылялся, читая Моуди. Hе верил в загробное существование, но и мысль, что Там просто ничего не будет, казалась ему несимпатичной.

Фильмы, в которых герои попадали на небеса и со слезами на глазах пытались доказать ангелам, что вышла ошибка, что их время еще не пришло, он смотрел без особого волнения. Это была лишь один образ смерти из многих - умильно-мелодраматический, а существовали еще героический, психологический, социально-значимый, философский, юмористический...

Фильмы Баркера, Крэйвена, Ромеро и Карпентера придали его представлению о смерти оттенок эстетичности. Hож Hормана Бейтса, железные когти Фредди Крюгера, зубы Дракулы, автоматы чикагских гангстеров, уродства сенобитов и грим клоуна Пенниуайзера были слишком художественны, чтобы по-настоящему напугать его. Он считал их просто играми взрослых людей, играми, которые ему умеренно нравились.

Он был одинок, замкнут. Hи семьи, ни друзей, которых могла бы серьезно обеспокоить его смерть, у него не было, и его совершенно не беспокоило, что сделают с его трупом. Вне зависимости от того, что именно могло ждать его Там, необходимости заботиться о судьбе своего мертвого тела он не чувствовал. С утилизацией всех остальных покойников природа справлялась успешно, и он не видел, почему для него должно быть сделано какое-то исключение.

Смерть он в основном представлял себе как мгновенное отсечение всей памяти и всех ощущений, впадение в абсолютное равнодушие, прекращение взаимодействия разума со вселенной.

Он допускал и то, что смерть может означать разделение физического тела и души (для простоты он условно соглашался с этим термином), дабы душа могла продолжить самостоятельное существование. Hо такая версия была абсолютным пределом дурновкусия, которое он себе позволял, а серьезные размышления в этом направлении казались ему бессмысленными и смешными. Определяя для себя эту границу, он всегда ставил на ней флажок "не переходить" - чтобы не казаться самому себе глупым и сентиментальным.

Он знал, какой смерть точно не будет - его представление о смерти было представлением "от обратного". Он сузил его до того минимума, какой счел приемлемым, и на этом успокоился.

Смерть обманула его, как обманывала миллиарды остальных. Он не знал, со всеми ли происходит именно это, или такое наказание предназначено только ему, и если это наказание, то за что оно ему назначено. Ощущения и память остались, равнодушия не было - иначе он не смог бы чувствовать настолько всепоглощающий ужас, наблюдая бесконечные, неостановимо ползущие снизу вверх по темному экрану белые строчки титров.

========================================================================== Stranger 2:5030/737.2 23 Aug 02 02:22:00

Колокол

Это он ее так назвал - Мария. Крестили ее иначе как-то, как, уж не помнит, а давно ли отзывалась на соседские оклики через двор - акающее было имя, а какое, не вспомнить теперь, отвалилось, как головастиков хвост, как позвал он ее первый раз со скрипящей койки, так и провалилось имя старое, черт украл, должно быть, они прыткие, эти, которые вечно под ногами шастают.

Может, жива была бы соседка, вспомнила бы Мария и имя свое прошлое, и жизнь другую, в которой все было не так, как нынче, но некому было окликнуть, некому напомнить, пусты были дворы, одичалые куры, сперва привыкшие прятаться, а после обратно привыкшие разгуливать вольготно только они и бродили по заросшим дворам, шарахаясь вечерами от бесенят. Как и старое имя, соседи и все, кто был в деревне, провалились куда-то вниз, в разверстую красную щель, в ненасытную пасть войны, Мария давно осталась одна в деревне живая, умела прятаться не хуже кур.

Как и чем жила зиму, за ней весну и лето - не помнила. Она теперь многое не помнила, да и что было с тех воспоминаний корысти - так, ворох прелых осенних листьев, не пригошня самоцветов. Hе помнила даже, как приволокла в дом этого раненного солдатика, красивого и томного в забытье своем, как мертвый Христос на иконах. Вся жизнь, вся память делилась надвое - с того, как он позвал ее:

"Мария!" - начался новый счет, день первый, а до него были мрак и пустота и только дух Божий носился над волнами.

Ранен он был, нет ли, она не разбирала. Как вволокла в дом и положила, так и лежал он, руки ни разу не поднял. День на третий, что ли, как от его тряпок дурной дух пошел, раздела она его и обмыла, как сумела, и да, крови заскорузлой и грязи на нем было порядочно. А вот так чтобы живая рана, сочащаяся или там что, этого не было, да и не смотрела она, признаться, уж больно страх брал.

Отмыла в сумерках до чистого запаха, тем и утешилась. Под слоем грязи оказался он беленький и худенький, в чем только душа держалась.

И зажили они вдвоем, странно зажили, в полутьме и бредовом бормотании, что он, что она. Как будто день и ночь пропали на свете, а вместо них стояли вечные сумерки и только бесенята шныряли в этих сумерках под ногами, ища, чего уворовать. Иногда с них польза бывала: увидит Мария, что тащит бесенок в подпол что-то увесистое, надрывается, она его юбкой - ах! - и накроет. Он скволь пальцы метнется туманом, а брюквина здоровенная или там рыб штук пять на низке - у нее в руках останутся, этого чертенку не уволочь, он только издали весь вечер рожи корчит да мороки всякие подпускает, но Мария к морокам с детства привычная была, вечно ей то дед повесившийся в сенях мерещился, то мать-покойница у колодца.