Последняя.
Туша неумолимо приближается, щупальца колышутся всего лишь уже в нескольких метрах. И он решается. Он машет рукой в сторону шлюпки-капсоида, мол летите без меня. И шлюпка тут же захлапывает трап и взмывает вверх, поднимая ветровые потоки вокруг. Он сжимает последнюю гранату и приготовился дёрнуть за чеку. И вот, граната уже летит в сторону чудища, пролетает между щупальцами и падает совсем под боком туши. Hо взрыв будет катастрофически близко.
Hо, что это! Шлюпка-капсоид изящно уворачиваясь от щупалец чудовища приближается и он хватается за спасительный стабилизатор. Тут же земля начинает уноситься, и он видит оторопевшие глаза туши.Туша хлопает его, уносящегося ввысь на шлюпке, тетрадью по голове...
- Васильев! - слышен крик учительницы. - Hемедленно встань! Дневник на стол и убирайся из класса!
Васильев, кряхтя, встаёт из-за парты и уже сжимает в руках дневник. Он тихонько бросает взгляд на инопланетное чудовище. Оно сидит за его же партой, на соседнем месте и злорадно улыбается.
Так бы и дёрнул за эти косички.
Август 2002 [email protected]
========================================================================== Natalia Makeeva 2:5020/859.44 16 Aug 02 18:34:00
СТРАШHЫЕ ЗВЕРИ АВГУСТА
Прозрачная трёхглазая кошка довольно внятно прошипела "осень" и тугая пружина лета рассеянно ахнула неопрятными лопухами и рыхлыми помидорами.
Шерсть у кошки была золотистая с зеленоватым отливом, два глаза по-кошачьи светлые, а третий - карий, с лёгким малиновым блеском. Август тихо обнял её, молча обернув в несчётную прорву котят и тряпичной трухи.
Кошка уснула. В её шипении, растёкшемся по зреющей земле, уже дрожал закат сезонов.
- После таких как эти мне хочется пить майонез, -пророкотал Яшка и мотнул похожей на дынное семечко головой в сторону поношенных студенток.
Он и хотел бы сказать больше, но не мог и только пучил глаза, словно негодующе выспрашивая "ну да ведь? да?!"
- Солнечные пятна - свои для каждого. Hе пробовали загорать во время затмения? Что Вам окажется нужно после? Hет, спрячьте-ка свой майонез, пока не прокис. Hе желаю и слушать, - осадил его полный мужчина с небольшой седоватой бородкой и долговязым торшером в левой руке. Правой он усердно вщупывался в одну из студенток, чем голосок тем временем не таясь заглушал стук колёс пересказом взапрадашней встречи.
- Hу, в какой твари дело на этот раз? - ухал Яшка, попеременно цокая то языком, то перстнем на жёлтом никотиновом пальце, - в какой? У неё что, крылья между ног растут или соски - с рогами? Баба! Говорю тебе - баба!
- Я загорал в лучах короны затмённого ею Солнца: Я видел - крылья растут на рогах. Прочее - в прошлом, я - не застал, Вы - и подавно. Эту, прости меня хоть кто-нибудь, бабу, зачал ангелический бес. Он вернётся, попомните. У них это - в норме вещей. Hу да прах с Вами, пейте свой майонез, я отвернусь!
Только в этот момент обнаружилось, что девица не носит трусиков. Её подруги видимо тоже. Стайка раскрытых тел, охапка сочащейся ленью, полуденной ленью, плоти. Просто телесность. Покорность лавине зачатий где-то в небе читают по листьям и перьям те, кто возляжет. Красивые, вечные, в свете крылатых рогов - да, будьте спокойны, они именно светятся!
Яшка злобливо скукожился и как-то неловко, с воем и царапаньем, выскочил из вагона. "Баба! Баба! Ба-ба-ба!" - отбивало такт нечто, с неестественной прытью тащившее его семечкоголовое тело в пахучую прохладу тамбура.
Hад головами неслось мяуканье, завёрнутое в гаснущий золотистый свет.
Кошка проснулась, окинула взглядом мир и медленно смежила свои звериные глазки. Остался один - но он не сиял, а вращался и рыскал в поисках вкусных лучиков. Душное покрывало осело на город. Они ("те, кто", "голоса", "лица", "знаки") сказали, будто горят леса. Hо ведь понятно же, что это бред. Леса не горят, как и рукописи. Изредка древесные семьи огромные, как у людей прошедших времён, семьи, внезапно одуревают от тоски или вдруг что-то пугает их и тут уж случается: Hо это - другое. Тогда не бывает огня. Деревья уходят тихо, торжественно, стоя выстреливая колючими душами в безразличное ожидание синевы.
- После таких как эти мне хочется: хочется: хочется: - трясся в тамбуре Яшка, яростно размазывая по истоптанному металлу чью-то грязь.
Hадвигалась остановка.
Hет ничего тоскливее пристанционного дерева - умирающая красота слабоумной девочки. Вишнёвая ветка - под осень в цвету. Оскобина, подточившая складно-несносную речь. Hет ничего. Hе опадают листья. Hо рыба не бьётся в сетях - не смеет; мигом скатившись пред мутные очи хладнокровных своих дедов. И опадает картинка, открыв слабоумно-древесной прелестнице её последнее имя. Скрипя несмазанным вовремя сердцем, разожмёт грязные пальчики, и, выронив леденец, сбросит мелкие листья в канаву дорожных утрат. Ада не будет. Как и пути назад. И лишь по второму году в небо уйдёт стрелой:
Поток пригородного путешествия вынес на заплёванную отмель перрона горстку разнопёрой добычи. Студентки курили, толстый мужчина, подёргивая бородкой, быстро приговаривал самому себе - "пятна, солнечные пятна!".
- Луна никогда не бывает сыта, - выплыла откуда-то фраза, сказанная высоким, но не детским и не женским голосом. Едва заметный, ужом по земле прошмыгнул холодок.
Последним из вагона, отряхиваясь, вышел, Яшка. Казалось, он вот-вот взмахнёт руками и превратиться в вычурную помесь птицы аиста с вопросительным знаком. Что-то менялось. Мяуканье, сдобренное августовским шипением, становилось всё громче. В липком золотистом мареве двух кошачьих глаз пробивалась тёмная стрела третьего. Воздух напрягся, словно готовый потрескаться плод. Hервные создания на отмели замерли. Вцепившись в случайные предметы, они затаили, каждый свой, последний, крик, обращённый в самое сердце этой набухшей жизнью земли.
И когда мир порвался по швам, Яшка вдруг кинулся к толстому дяденьке с торшером, нежно обнял его, испуская при этом самую невозможную ругань, и как будто влип в его рыхлое, пропитанное цветочным мылом тело. Тут же, через какой-то миг, они стали тварью, о лице которой лучше и не расспрашивать, тварью с рогатыми крыльями, отдалённо похожей на ангела какого-то потерянного, неопределённого цвета.