Я вышел в морозную ночь. Активная жизнь пакгауза давно прекратилась. Я шел в сторону причала быстрыми шагами и старался ни о чем грустном не думать, но слезы сами навертывались на глаза. Интересно, смогу ли я встретить когда-нибудь такого человека, как Флора? Думаю, вряд ли. Одиноко я буду бродить теперь по городам и весям, обедать в придорожных закусочных, наживать язву желудка и не иметь угла, где приткнуться. С врачебной практикой теперь, надо полагать, покончено. С печалью в глазах обречен я ходить ледяными медвежьими тропами, вспугивая трепетную болотную дичь истерическими причитаниями. Вспоминая Флору. Тщетно будут проходить для меня затухание дня и возгорание ночи. Мой календарь неистовых дней взалкала тоска, занозив душу бледной спирохетой и пожрав миллиардные россыпи нейронов в простреленной черепной коробке.

- Эй, господин, слышь, господин! - донеслось вдруг снизу, и я разглядел при свете газового фонаря на пристани призрак маленького человечка в матросской куртке и капитанской фуражке. Он стоял на палубе прогулочного катера. Спускайтесь, лесенка вон. Считая подгнившие ступеньки, я понял, что еду к своему брату в Амстердам. Точного его адреса я не знал, но был уверен, что легко его разыщу в квартале красных фонарей. Шкипер оказался грузным мужиком лет пятидесяти. Седые волосы торчали во все стороны, лицо источало безмерную доброжелательность. Одновременно мне улыбались глаза, морщины, картофельный нос и даже остроконечные уши. - Это ваш катер, шкипер? - Мы владеем им пополам с братом, господин. Куда вас доставить? - Северный речной вокзал. - Панкрац? - Видимо. Мне нужно попасть в Амстердам первым же пароходом. - Тогда отправляемся. Капитан отвязал толстый канат от причального кнехта. Волнение усилилось. На пристани я почувствовал всю прелесть здешних ветров. Заурчал дизель. Задним ходом мы отошли от причала. Потом двигатель затарахтел громче, мы описали плавную дугу и очутились на середине фарватера. Мольдау несла свои черные воды по каменному руслу строго на север. Мы обходили светящийся бакен с левой стороны. В его свете я еще раз рассмотрел морщинистое лицо капитана, вымпел на корме с какими-то каббалистическими значками и прочитал название катера на сине-зеленом спасательном круге, притороченном к фальшборту: "Хель-1421". Я понял, что эпилога не будет - катер уже исчезал в воронке водоворота.

февраль-март 1997

Максим Борисов

--------------------------------------------------

ИДИТЕ СВОЕЙ ДОРОГОЙ, ДОБРЫЕ ЛЮДИ

(Свеча горела...)

Теперь я уже и не припомню, когда впервые заметил, что меня всюду сопровождает моя тень. Может быть даже, что вместе с ней я и родился, извивался когда-то вместе с ней в противных шершавых руках повитухи. Конечно, тень - существо неразумное, но все равно я всегда жалел ее и старался, чтобы она не попадала в разные сомнительные истории - в лужи, там, под колеса встречных экипажей и под ноги угрюмых прохожих, не падала бы с лестничных пролетов или с Крымского моста в реку... Мост я переходил, весело прыгая по перилам, и это ни у кого не вызывало в то время никакого удивления, потому что остальные поступали точно так же. Почему-то мне моя тень казалась чрезвычайно хрупкой, и я водил ее по улицам очень осторожно, то пропуская вперед, то защищая своим собственным телом. Когда наступала зима, я старался реже выходить из дому, чтобы моя тень случайно не простудилась, не подхватила бы грипп или ангину, распластавшись на ледяной горке, исчерченной полозьями детских санок; а если уж и приходилось выбираться по какому-нибудь неотложному делу в лютый мороз, то я всякий раз тщательно укутывался в шарфы и кашне, чтобы и она тоже поменьше мерзла. Моя тень многого не могла из того, что мог я, и порою мне это казалось слишком большой несправедливостью, допущенной Господом по отношению к ней, а порою - просто смешным... Она была ужасно неловкой и не приспособленной к жизни. Она всегда, например, оставалась на земле, когда я отправлялся в полет. Она ползла там, внизу, вслед за мной и с тоской смотрела вверх, как бы умоляя меня скорее возвращаться. Когда я, пронзая пространство, дотягивался до самых высоких деревьев, она всегда искала меня среди веток, среди лоскутов чужих теней, терзаемых ветром. Когда я, задумавшись, растворялся в вечернем сумеречном воздухе, она чувствовала себя очень неуютно, хотя и могла бы догадаться, что я все тут же, рядом, только незрим и скольжу в потоках воздуха подобно слабому запаху извести близ давно уже разрушенных стен. Однако она не любила то время, когда я так задумывался, и я, чтобы не досаждать ей, прекратил в конце концов свои сумеречные прогулки. Наверно, она тосковала без меня, хотя мы и были неразлучны, она боялась меня потерять; тени всегда бояться, что рано или поздно мы их покинем. Но на самом деле я бы не смог от нее избавиться, даже если бы захотел. В моих силах было только сделать так, чтобы она выглядела поприличней, приглаживая свои собственные волосы и надевая шикарный смокинг... Впрочем, у меня всегда было такое ощущение, что моя тень существо робкое и от этого глубоко несчастно... Я не раз замечал, что в тот момент, когда я целовал свою девушку лучшую ученицу соседней гимназии, встречая ее на все том же мосту, продуваемом всеми мыслимыми ветрами, моя тень только бродила рядом с ее тенью и смотрела куда-то мимо нее, стараясь сделать вид, что вовсе тут не при чем... А когда я с наслаждением попирал ногами своих лютых врагов, моя тень стояла перед ними покорно, опустив голову, и, верно, без возражений выслушивала все гадости, которые только могут наговорить друг другу тени... Правда, в ней всегда присутствовало то постоянство, которое неизменно вызывало мое уважение. Тогда, когда я разбухал в размерах, охватывая полмира, она всегда оставалась прежней и, теряясь где-то в складках моего же собственного плаща, осторожно, но упорно, шаг за шагом, взбиралась по тени лестницы, скрипя тенями половиц...

У нее была какая-то своя тайна. Ночами, когда я становился особенно непроницаем и страшен, так, что способен был испугать даже свою собственную тень, она что-то старательно скрывала от меня, держа это самое в своих руках, но поворачиваясь всякий раз спиною ко мне в тот момент, когда я пытался заглянуть ей за плечо. Это ЧТО-ТО было, видимо, очень маленьким и жило в тенях тех вещей, которые мне казались совершенно бесполезными днем. Я вертел их помногу раз в своих руках в те времена, когда их уже покинуло это Нечто, я переносил их с места на место, стирал пыль, разглядывал, но никак не мог понять их предназначения. Наверно, все это можно было просто выбросить, как никому не нужный хлам, или разбить, уничтожить... Но у меня все не хватало духу, ведь тогда исчезла бы единственная тайна моей тени. Тайну можно убить, так и не поняв, в чем же она заключается... Может быть, это была простая игра, а может быть, в этом и заключалось что-то важное - кто знает?! Так мы жили вместе с моей тенью, и все было не так уж и плохо до того рокового моего разговора с драным Котом...