— Какое решение? — вскрикнул я.
— Не знаю, сэр. Вы должны принять какое-то решение. Он предупреждал, что вы захотите скрыть свой уход от мисс Дженнет. Больше я ничего не знаю.
— Прощайте, Джереми, — сказал я почти против воли, уловив, что пора уходить.
— Прощайте, сэр…
По памяти (видел с горы Калфридж) я помнил, в какой стороне от Ходдесдон-хауса лежал Батсуотер; асфальтовая дорога, однако, вскоре свернула в сторону. Тем хуже для дороги, сказал я себе и не раздумывая пустился напрямую через поле.
Спустя некоторое время, вышагивая таким образом в дымчато-мутном свете луны (она показалась на небе, как только я вышел из ворот), я обнаружил, что мое лицо мокро; оказывается, я плакал.
Рита, милая, я плакал. Слезы текли неудержимо, и это раздражило меня. Но я ничего не мог с этим поделать. Я уже догадывался, что в портфеле лорда Эл меня ждет что-то, после чего все рухнет; вся окружающая меня жизнь и люди, даже эта Дженнет, из-за предстоящего мне разом вдруг опротивели, сделались ненужными, помехой. Недаром же всякий раз сэр Джосайя умолял меня не открывать никому, над чем мы работали с ним.
В темноте (луна вскоре скрылась за облаками) я не видел, где я иду, земля под ногами, сначала мягкая, вскоре сменилась на каменисто-бугристую, покрытую мелкими и жесткими кустиками. Разумеется, я немедленно вообразил, что вторгся на вересковую пустошь, без которой не обходится ни один порядочный английский роман. Я думал о портфеле и о разгаданной тайне лорда Эл. Во мне звучала странная, величественная музыка, сродни органной; но я, в отличие от простоватого Слокенбергия, кажется, уже знал, чьи пальцы касались клавиш и чья рука раздувала мехи…
Я добрел до отеля, когда начало уже светать: в начале восьмого. Перед подъездом, на стоянке для отельных автобусов, я увидел черный «роллс-ройс»: кэб из Ходдесдон-хауса.
При моем появлении вывалился из кэба гороподобный Савва, сразу состроивший брюзгливо-негодующее лицо; из дверей подъезда метнулась Дженнет — воплощенное смарагдово-карминное раскаленное пламя. В лице, однако, она была чрезвычайно бледна; кажется, она недавно плакала.
— Как же так можно, Тимми, — пролепетала она жалко, — что случилось? Куда ты пропал?
Мне нечего было сказать ей.
Если б когда-то, вечность назад, меня такими словами встретила на берегу далекого моря Женя, моя жизнь сложилась бы по-другому.
Я обнял Дженнет за плечи и легонько-легонько поцеловал ее в тонкие, как крылья бабочки, веки.
В номер я никого не пустил. Я попрощался с Саввой и с Дженнет на лестнице, извинившись, разумеется, за глупое бегство; я заявил, что сейчас ложусь спать; договорившись созвониться и встретиться вечером, мы расстались.
Дженнет все поняла и смотрела на меня трагически. Смарагдовый блеск ее глаз потускнел. Когда Савва, качаясь от усталости и подпития, удалился, она проговорила с отчаянием:
— У деда было такое же нетерпение на лице, когда он прощался со мной, уезжая в свою последнюю поездку в Лес. По-видимому, это сильнее тебя, Тимми…
— Да, милая. Это сильнее меня. Я к этому шел всю жизнь, как и сэр Джосайя к своему Лесу.
Оказавшись в номере, я запер дверь и бросился к столу. Я сломал печать на портфеле. Внутри оказалась папка с тесемочками, полная бумаг, и плоская шкатулка с предостерегающей надписью неровным, дерганым почерком лорда Эл: open last — открыть в последнюю очередь.
То, что я прочел в бумагах, подтвердило мои ожидания. Сверху лежало его письмо ко мне, открывающее тайну его исчезновения — тайну, которую я еще до письма разгадал. Но это не моя тайна, любезный читатель. Все дело в (- t), более сказать я не имею права. Остальное — за Саввой Арбутовым, все поднимать ему.
Далее я нашел большую законченную статью, ни в коем случае не предназначающуюся для опубликования. Она адресована мне, поэтому я заберу ее с собой.
Уравнения некоего энергетическо-пространственно-временнoго баланса, наброски которых он мне показал во время последней нашей с ним встречи, здесь блистают во всей своей законченности, а в основе их — мои нормированные по аргументу (-t) конгруэнтные Т-функции. Как изящно он решил эту задачу! Ах, Савва, Савва, жаль, что ты до этого доберешься нескоро… Скажу в утешение: если б не твоя гениальная идея о (-n) — мерных координатах Т-пространства и не найденное нами с тобой Т-преобразование, о котором ты теперь будешь дописывать монографию, этих уравнений мы бы еще долго не имели.
Удачи тебе.
Ужасный запах едва переносим. Дым клубами валит в щель под дверью, и от него в воздухе висит плотная горечь. Раскалывается и кружится голова.
Я уже чувствую нетерпение его. Серокрыльчатый капюшон угадывается в складках облаков, и стальные взоры мечут свой невидимый, но всю жизнь ощущавшийся мною давящий огнь.
Моя жизнь здесь кончилась. Ты победил, Литвин.
Я предпринимаю безумную попытку исправить все и победить тебя. Мое счастье и твоя жизнь находятся в плоской шкатулке лорда Эл.
Молись, гад, чтобы у меня все получилось.
И вот я сижу перед компьютером и достукиваю последние строчки моих записок.
Все мои дела в порядке. Сейчас я схожу на почту — отправлю рукопись записок тебе, Рита, милая и верная душеприказчица моя (без меня и ты освободившаяся наконец от меня, и наша дочь Оля должны быть счастливы, ни о чем другом не помышляю я) — и на телеграф — переправлю тебе деньги через Western Union. Потом запрусь в номере, вывешу красную табличку снаружи на дверь «Quiet, please» — «Не мешайте, пожалуйста» — и вскрою шкатулку.
На этом кончаются записки профессора Тимакова.
В английских газетах так рассказывалось о странном исчезновении русского профессора.
Номер отеля, когда его вскрыли на следующий день, после встревожившего Савву Арбутова молчания профессора, оказался пуст.
На столе, рядом с компьютером (вся память которого была полностью опустошена), находились неоконченная рукопись научной монографии, пустой портфель из крокодиловой кожи и несколько писем; одно из них адресовалось доценту Московского университета Савве Арбутову, второе — мисс Дженнет Джонс, касающееся только личного и не пролившее свет на случившееся.
Отдельно лежал листок, на котором рукой профессора Тимакова было написано:
Уже ночь. Вечером я сделал все, что намеревался, очистил компьютер и готов в путь.
Один мудрый человек сказал, что смерть — это когда сходятся две параллельные; этакий уголочек, сотворенный сатаной, который насильно свел эти несводимые линии, и они уткнулись друг в друга, и дальше нет хода; но я к этому уголочку поворачиваюсь спиной, и бесконечные параллельные, благодаря сатане расходящиеся передо мною в вечность, указывают свободный и с каждым шагом делающийся все шире и просторней путь к бессмертию.
В «Bathswater Star» извещалось, что мисс д-р Дженнет Джонс отказалась давать интервью газете о своем знакомстве с профессором Т., зато приводилось интервью с ее братом Микки Джонсом, владельцем бара «Merry Jannette», который рассказал, что профессор Т. был завсегдатаем его бара и что они много разговаривали. Микки «ответственно заявил», что небывалая для этого времени года гроза, случившаяся в ночь исчезновения профессора, связана с этим исчезновением и с работой знаменитого Батсуотерского математического конгресса; Микки потребовал у города прекратить принимать у себя «этих сумасшедших математиков, этих преступников», и объявил, что он создает общественную организацию «Мир без математиков», которая будет бороться против не контролируемой общественностью науки.
Здесь же, в городской хронике, приводилось красочное описание вышеупомянутой необычной грозы, когда невиданной мощности молния угодила в Clock Tower, расплавила громоотвод, и все музейные бесценные деревянные конструкции старинной башни XV века выгорели дотла. Гроза также наделала много других бед в городе. Напоминалось в этой связи и о недавнем внезапном и необъяснимо мощном морском шторме непонятного происхождения с уже известным нам комментарием д-ра Памелы Шеймур.