Видя полупрозрачную тень Абарсиса с развевающимися волосами, с темно-желтой кожей, с полуоткрытыми глазами, Темпус почти рыдал. Он поднял руку в приветствии, и элегантный дух послал ему воздушный поцелуй.

Когда церемония была завершена, Темпус отправил Нико и Джанни в Санктуарий объяснить Беспалому, что единственный способ сохранить его инкогнито как Ластела состоит в том, чтобы быть очень полезным во все усложняющейся задаче выслеживания шпионов Нисибиси и Мигдонии. В качестве немедленного подтверждения своей лояльности он должен начать помогать Нико и Джанни в их действиях.

Задержавшись возле усыпальницы дольше остальных, он, обращаясь за советом к Вашанке, вдруг услышал тихий звук — полуикоту-полусопение, — доносившийся из темноты от дальней стороны алтаря.

Подойдя посмотреть, кто это, он увидел Джихан, которая сидела, ссутулившись, напротив грубоотесанного цоколя и рвала пальцами рыжую траву в клочки. Он присел на корточки, удивленный, что Дочь Пены может плакать как человек.

Любимым временем суток Темпуса была темнота, когда солнце уже зашло, а ночь светилась воспоминаниями. Иногда мысли его следовали за светом, замирая, и этот человек, почти никогда не спавший, погружался в сладкую дремоту.

В этот вечер он не спал. Он дотронулся до покрытой эмалью кольчуги девушки, медная серо-зелено-красная структура которой погружалась в тень в сгущающейся темноте.

— Тебе легче? — спросил он ее.

— Похоже, да.

— Подумай, — заметил он после напряженной паузы, — це так уж плохо, что ты находишься здесь. Обида твоего «отца в кон це концов пройдет. У меня есть лишняя лошадь. Заботиться о двух мне тяжело. Ты можешь взять одну из них себе. И кроме того, если ты собираешься ждать год, как смертное существо, может, рассмотришь возможность остаться в Санктуарий? Нам в этом сезоне не хватает женщин, умеющих держать меч.

Она схватила его за руку; он вздрогнул.

— Не предлагай мне синекуру, — сказала она. — И имей в виду: я получу и тебя, если останусь.

Обещание это или угроза, он так и не понял, но был убежден, что будет иметь с ней дело в любом случае.

Эндрю ОФФУТ

КРЕСТНИК

Гансу совершенно не хотелось становиться ни солдатом, ни членом команды Темпуса, так называемым пасынком, но меньше всего ему хотелось оказаться среди тех пасынков-новобранцев, которым еще предстояли выучка и муштра. Да он просто не желал, чтобы кто-то там, будь он проклят, наставлял его или учил чему-либо. Вот чего он определенно хотел и на что с надеждой уповал, так это чтобы ему позволили всегда оставаться самим собой, быть Шедоуспаном, просто Гансом, наконец. Надежда на это, однако, пока только слабо брезжила перед ним. А для него это был вопрос жизни и смерти. По молодости лет он не знал еще, что многие и очень многие потратили всю жизнь на разгадывание истинного своего предназначения, на выяснение того, кем они были на самом деле и кем или чем могли бы стать.

Но если бы даже он и догадался об этом, ему вряд ли стало бы хоть чуточку легче.

Волею всевышнего бога Ильса он был Гансом! Не Гонсалесом, не Гонзалесом и не Ганцем. Именно Гансом!!!

Проблема заключалась в том, что, по сути дела, он до конца не понимал, что это значило.

Кто такой Ганс? Что такое Ганс?

О Каджет! Ну почему они убили тебя!.. Уж ты-то мне разъяснил бы, разве нет ?

Он привык, что все вокруг было просто и примитивно.

В жизни вообще все просто. Взять вот этот город под названием Санктуарий. Как и в любом месте, в нем живут разные люди: у кого-то всегда при себе тугой кошелек, а кто-то постоянно ходит с пустым желудком. Как обычно: волки (точнее, шакалы, да что уж говорить об этом…) и овцы. Каджет Клятвенник, Ганс, верный его ученик и последователь, всегда радовавший учителя, ну и все эти простаки, человеческие существа с овечьей психологией. А густые тени и полумрак — для того, чтобы легче было обдирать их как липку.

Так вот и складывалась жизнь вокруг него, в этом своего роде микрокосме, мире мошенников и воров.

А теперь вот! Теперь везде появились эти чванливые, задирающие нос рэнканцы, и этот принц Кадакитис, который единолично правит здесь, хоть и не зазнается. И еще этот Темпус…

И Темпус, о всемогущий наш бог!.. Расхаживает повсюду с гордым видом, и эти его дружки-наемники… Не так уж все и просто на самом деле!

А тут еще вдруг обратившееся к нему и заговорившее с ним, Гансом — Гансом! — божество, сначала одно, потом другое…

Ганса, конечно, очень устроило бы, если бы они, эти двое, договорились лучше сначала друг с другом. Каждому — свое… Дело солдат — убивать, дело принца-губернатора — казнить и миловать, боги должны заниматься своими божественными делами, а жалкому ночному воришке в этом темном преступном мире положено красть.

И зачем боги втягивают Шедоуспана в свои дела!

Послышался скрежет скрестившихся в воздухе мечей, потом один остро отточенный клинок с размаху ударил и скользнул по другому. При этом раздался гулкий звон, как если бы по металлическому листу с силой ударили топором. Это малоприятное, если не отвратительное зрелище сопровождалось разноголосым ворчанием, криками и междометиями, вырывающимися попеременно из глоток противников.

— Тебе снова удалось остановить меня, Стеле! — сказал один из участников боя, отступая, и так резко откинул назад голову, что чуть не вывернул себе шею.

Обильный пот, как густая маслянистая жидкость, стекал по вконец спутанным черным волосам, заливая глаза и окровавленную повязку на лбу. Он резко дернул головой в надежде стряхнуть с лица капли пота, и в этом жесте проявилась свойственная юности нетерпеливость.

— Запросто! — произнес другой.

Он был крупнее своего противника и ненамного старше, в лице его проглядывало, казалось, что-то совсем мальчишеское, в то время как на лице соперника застыл выработанный временем и явно старивший его угрожающий взгляд. По сравнению с ним тот, что покрупнее, казался чуть ли не светловолосым. Редкая проседь, словно следы выплеснувшегося и застрявшего в шевелюре серебра, придавала его волосам пепельный оттенок.

— Работа у меня такая. А ты, Шедоуспан, молодец, ну просто истинный талант! А теперь хочешь, сразимся верхом? — По его лицу было видно, что он воодушевился от своего предложения, и даже голос его дрогнул от волнения.

— Нет.

Человек, названный Стелсом, подождал с минуту. Тот же, которого назвали Шедоуспаном, не обольщался насчет своего прозвища, которое, будучи брошенным в разговоре вот так просто, как бы между прочим и почти бесстрастно, было фактически одним из нескольких оскорбительных слов, встречающихся практически в каждом наречии. Человек по прозвищу Стеле постарался скрыть свое разочарование.

— Нет так нет! А как насчет.., твоих ядрышек, а? — выкрикнул он и стремительно сорвался с места. Со свистом рассекая воздух своим отливающим серебром мечом, он яростно набросился на юркого крепыша в одежде пыльно-серого цвета, который, бросаясь из стороны в сторону, ловко уворачивался от ударов, даже не пачкаясь при этом. Его не устраивал тот факт, что, напоровшись на меч противника, он мог поставить под угрозу возможность продолжения своего собственного рода, что было пострашнее любого самого опасного на свете вируса. Вдруг его противник резко остановился, ожидая, по-видимому, ответного удара. Однако никакого ответного удара не последовало. Шедоуспан просто вышел из игры. Так и стояли они друг против друга, с одной стороны — опытный тренер-наставник по имени Стеле, с другой — его блестящий ученик, прозванный Заложником Теней. Затем последний сказал:

— Да хватит, Нико! Мне порядком надоела вся эта бутафория и показуха.

— Бутафория? Бутафория, говоришь, ты, чертово отродье!

Да если бы ты вовремя не увернулся, Ганс, хору мальчиков с ангельскими голосами очень скоро пришлось бы отпевать тебя в храме!

Ганс сдержанно улыбнулся, а он редко улыбался, чаще это была не улыбка, а усмешка, что полностью отражало его внутреннее состояние и соответствовало ему. Вот и сейчас он скорее усмехнулся, хотя это и не было выражением презрительного или пренебрежительного отношения к члену Священного Союза, одному из так называемых пасынков, который на самом деле очень многому его научил. Он, конечно, и сам проявил большие способности, был необыкновенно ловок в бою. А теперь стал опытным бойцом, посвященным во все тайны тактики боя, что, безусловно, повышало уровень его мастерства.