— А пить его можно?

— Не пробовал.

— Тогда не отправляй.

— Что ж, в таком случае спешно выезжаю! — как мина замедленного действия взорвался Макарон.

Ожидая его, подельники вытягивались в креслах, водрузив ноги на стол.

— Эх, плакали лотерейные денежки! Сколько газет можно было бы раскрутить! — фантазировал Орехов.

— Можно было бы раскрутить, — дублировал Артур. В критические дни у него проявлялась наклонность повторять за собеседником последнюю фразу, как бы поддакивая. — С долгами бы рассчитаться, — заунывно исполнил он свою обычную песню.

— А что, они тебя сильно тяготят? Ты их сторнируй — сделай обратную запись в своей книжонке. И никаких долгов не будет.

— Никаких долгов не будет. Как бы не так! Я занял массу денег у знакомых, чтобы накупить аппаратуры.

— А куда подевал?

— Куда, куда? Вы прожрали!

— Ну, тогда мы вообще приплыли! — оплакал безвременную кончину денег Орехов. — Оказывается, мы в долги успели залезть! Артур, как-то так незаметно ты нарушил наш тройственный уговор — мы клялись никогда не быть должными друг другу. Это не по-джентльменски!

— Не по-джентльменски! Вы сами нарушили. Надо было не брать!

— Надо было не давать!

— Успокойтесь, — не переживал Артамонов. — Не подписал Фоминат, и ладно. Что-нибудь придумаем.

И как в воду глядел. Все вокруг забурлило, начались бесконечные обмены денег, один за другим пошли «черные» вторники. Рядовые отечественные товары перекочевали в «комки» и стали стоить впятеро дороже, импортные, которые раньше доставались по блату, появились в открытой торговле. Соотношение старых и новых цен — или, как любил говорить Артур, котанго — стало просто невероятным. Одна за другой полезли из земли товарные биржи — явление, невиданное для социализма. Начались повсеместные гнойные выделения юридических лиц. Страну пучило, она на глазах утрачивала былую яйценоскость, с полей сходил лоск, а с промышленных зон — налет трудовых вахт. Из паспортов выхолащивалась прописочная оседлость — вооруженные конфликты на окраинах поднимали волны миграции. Гостиницу «Верхняя Волга» заполонили беженцы со всех концов Союза.

На фоне этого работники «Ренталла» сидели на чемоданах и ожидали выселения за неуплату.

После знаменательного телефонного разговора с Макароном, в момент которого была брошена сакраментальная фраза «немедленно выезжаю», прошло полгода. Макарон приехал как снег на голову. В компании с огромной псиной по кличке Бек. Это был квартерон — гремучая смесь волкодава, среднеазиатской овчарки, бульдога с отвисшими брылями и дворняжки. Как и все преданные псы, Бек невероятно походил на хозяина — он так же молниеносно поедал разрезанные вдоль батоны и, если вставал передними ногами на плечи, сразу лез целоваться.

Встретили Макарона как высокого гостя — растяжкой во всю ширину улицы между гостиницей и «Старым чикеном». Текст на цветастом ситце вывели короткий, но поучительный: «Макарону наших дней». На «Волге», убранной лентами, словно для свадьбы, гостя доставили в люксовые покои гостиницы, на входе в которую в ознаменование приезда дежурил Орехов в ливрее. В рамках культурной программы обвешанная монистами Галка сыграла на хамузе якутскую пьесу. Вместо дебальзамированных цыплят, потребляемых в будни, и домашней колбаски, навсегда свернувшейся в кольца под гербарием сорняков, проходящих по меню как зелень, заказали в «Старом чикене» настоящего молочного поросенка с гречневой кашей. Под вечер Макарон, не снимая плаща, съел выделенные ему квоты по системе Станиславского — он накладывал горы поросенка прямо в поднос, вмиг уминал и говорил: «Не верю!» В эти минуты Бек старался не смотреть на хозяина.

— Заводчик советовал не перекармливать, — объяснил жесткость своего отношения к зверю Макарон. — Пес очень способный. И на молочного секача реагирует, и на наркотики — парень хоть куда. Но, между нами говоря, до сих пор мне удалось натаскать его только на с-сук!

— Где ты собираешься его держать? — спросил Орехов. — Из гостиницы тебя с ним точно попрут.

— В машине поживет — не барин. Ему теперь любая жизнь медом кажется. Когда я принес его в лечебницу, мне посоветовали сделать укол и усыпить. Чума высосала его дотла. Я послал всех на фиг, выдавил в стакан водки головку чеснока и влил ему в глотку. И вот — встал из могилы. Бек, Бек! Ко мне! — позвал собаку аксакал.

После поросенка Макарон вытаращил глаза и перестал не только слушать, но и понимать окружающих.

— И пошли к нам все кому не лень, — ведал ему в «молоко» Артамонов. — Квартальные надзиратели текли нескончаемым потоком, отдел по борьбе с организованной преступностью — по плотному графику, муниципалка — всем составом. Не побывал у нас разве что участковый гинеколог!

— И тут, Макарон, пришла она, спасительница наша, — продолжил перечень ходоков Орехов.

— Да кто пришла-то?

— Инфляция! — почти обиженно выпалил Орехов. — Цены поплыли так быстро, что рассчитаться с Фоминатом хватило телевизора. В нашем распоряжении оказался прямо-таки центр управления полетами: двадцать экранов, штабель видаков, камер, несколько двухкассетников, море кухонной утвари и тачка. Не какие-нибудь тебе там неосязаемые активы, а самые настоящие авуры. Мы предложили государству совместный бизнес — оно отказалось, это его проблемы. Навар получился феноменальный. Без всяких менеджерских штучек. И тогда наш пучеглазый Артур скупил весь «комок» на первом этаже и отправил в Якутск контейнер техники — сплошной пал-секам! Галке взял семь пар сапог и пантуфли, а себе — электробритву с вибратором.

— C вибратором? — удивился Макарон.

— Да, чтобы доставала до луковиц.

— Я только одного не пойму: кой черт дернул вас с насиженных мест? Это и есть ваша так называемая военная служба?

Повествование длилось, пока у Макарона не миновал период социализации, которая заключалась в поминутном хождении в ларек. Кроме этого, ему в обязанность было вменено усваивать и обобщать последние известия. Иногда Макарону удавалось отлучиться, и тогда его можно было видеть коленопреклоненным перед писсуаром, из которого он пытался вынуть душу. Потом Макарон падал в ванну, и объем его тела становился равным объему вытесненной жидкости.

— Ну ладно, я пойду-побегу, — прерывал действо Макарон, собираясь за очередной нормой. На чужбине он рекомендовал употреблять «отвертку» в щадящем режиме — бутылка водки на пакет цитрусового нектара.

— И бросай ты свою дурацкую диссертацию! Неужели она тебе не опостылела? — вербовал аксакала Орехов. — Переезжай к нам. Золотых гор не обещаем, как Артур Галке, но подходящую работенку подыщем.

— Надо подумать.

— И думать нечего. Без тебя мы тычемся тут, как без анализов. А потом за плохое поведение мы поставили Фоминату двойку.

— Вот ты все говоришь: Фоминат, Фоминат! Кто такой Фоминат? отчаялся узнать главное Макарон.

— Экономно это понятие обозначается как сволочь, — прибегнул Орехов к толковому словарю. — Но нас выручил. Поэтому никаких претензий.

В завершение встречи в верхах Орехов с Макароном набрались пива под селедку, напустили полную комнату бензольных колец и пролежали сутки в агрессивной среде. По истечении времени в комнате было обнаружено два туловища. При них находились личные вещи усопших. Лежащие навзничь, товарищи были настолько высказанными, что Варшавский с Артамоновым не могли придумать, как приступить к реанимации.

— Да у них тут целый газоносный бассейн! — перекрыл нос Варшавский.

— Орехова точно не поднять — спит, как рельс. Когда не пьет человек, а напьется — обрубок! — плюнул Артамонов, развеивая бытовую завесу.

— Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат. Другого способа я не вижу, — предложил Артур.

— Развели, понимаешь ли, бытие! — запускал скандал Артамонов.

— Ну хорошо, — вдруг заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса, — я к вам приеду. Насовсем.

— Он приедет, — подтвердил Орехов, пытаясь приподняться на локтях. Я его уболтал.