4. ШПИОН В ДОМЕ ЛЮБВИ
«I'm spy
in the
house of love…
I know the dreams,
that you're dreamin' of.
I know the words
that you long to hear.
I know you
deepest secret fear.»
Маленький тихий Деп-И-Солев не мог сравниться с Тахрабом ни величественностью зданий, ни широтой улиц. Здесь царила провинциальная сонливость. Даже кошки мяукали ленивее и деревья росли медленнее. По узким мощеным улочкам не протиснулась бы ни одна машина — да никто из деп-и-солевчан и не мог себе позволить эту роскошь. Автомобили — это была прерогатива столицы. Тут ездили на мулах.
Дел у графа Томо не было никаких. Хозяин дома, где он жил, двоюродный брат дона Салевола, дон Бёркс-о-Бен, не разрешал ему даже постель за собой застилать. Томо очень переживал.
— Человек, с которым такое приключилось, — говорил графу Бёркс-о-Бен, — должен малость подождать и ничего не делать, чтобы за это время решить — что ему действительно следует делать из того, что сделать хочется. И стоит ли вообще делать это «что-то»…
Граф Томо, соглашаясь, кивал, но все-таки чувствовал себя немного не в своей тарелке, так как не мог понять, о чем говорит Бёркс-о-Бен.
Сидя за столом в своей комнатке на втором этаже, Томо прятал обрубок под край скатерти и учился перелистывать книгу левой рукой.
Иногда он не читал, а смотрел сквозь взлетающую занавеску на балкон, где дон Бёркс-о-Бен сидел на соломенном стуле и покуривал трубку с апранком или с ялпоноком. Если балкон был залит солнцем, Бёркс-о-Бен надевал соломенную шляпу.
Томо тоже садился на этот стул — когда хозяина не было дома. С балкона были видны дома, деревья, телеграфные столбы. По улице проходили мулы с поклажей в полосатых мешках и без нее. А в небе, высоком и одинаковом, парили птицы, хищно распахнув объятия своих крыльев.
Томо было грустно. Дон Салевол обещал вернуться через неделю, а его не было уже месяц. Томо ждал, высматривал его с балкона — вот он появится, пешком или на муле, оставив свой тяжелый авофургон снаружи, у городских ворот. Увидит, помашет рукой…
Тут граф Томо вспомнил, что ему строго-настрого было запрещено выходить на балкон и прикасаться к перилам, тем более перегибаться через них. «Еще увидит — рассердится!» — подумал Томо. Он очень боялся, когда дон Салевол сердился на него. Гораздо приятнее было сидеть и слушать, как он рассказывает графу занятные истории об одном новичке-студенте, приехавшем в столицу и то и дело попадающем в смешные истории. Самая смешная была про горшок с чесноком. Она напоминала Томо какую-то детскую сказку, но граф никак не мог вспомнить, какую именно. И вообще, у Томо складывалось такое впечатление, что в детстве он сказок не читал.
«Хоть бы я проснулся, а дон Салевол был уже дома», — думал Томо каждый вечер, засыпая под легким пуховым одеялом. Перышки, вылезая из подушки, иногда через наволочку кололи его в нос и щеки. Он их не любил, выдергивал и бросал на пол, глядя, как они плавно падают.
Граф Томо не видел ничего из-за слез. Он обхватил руками дона Салевола и громко плакал. Он не пускал его. Он не мог согласиться с тем, что ему говорили Бёркс-о-Бен, Салевол и дон Адотак. «Зачем было приезжать, — кричал Томо, судорожно всхлипывая, — если через полчаса снова уходишь? Лучше бы совсем не приезжал. Я бы снова ждал. Я не могу видеть, что ты уходишь!».
Отцепить его было невозможно, да и не позволил дон Салевол никому даже тронуть Томо: остановил их гневным жестом. Граф Томо рыдал, уткнувшись носом в шерстяной свитер дона Салевола.
— Мы опоздаем, — нервно повторял дон Адотак. — Опоздаем!..
— Уйдите отсюда, — сказал дон Салевол. — Мне надо с ним поговорить спокойно.
Он плачет впервые за полгода. Это важно, понимаете? Впервые!
Оставшись наедине с Томо, дон Салевол сказал:
— Видишь, я здесь. Успокойся.
И он погладил Томо по голове. Граф понемногу затих и поднял покрасневшее от слез лицо на дона Салевола, все еще не выпуская его.
— Хочешь, я расскажу тебе про горшок с чесноком?
Томо кивнул.
— Тогда сядем.
Они присели на диван, и Томо на всякий случай взял его за рукав свитера левой рукой.
— С чего начать?
— Не знаю, — улыбнулся Томо, потом опустил глаза и тихо попросил:
— Не уезжай, пожалуйста.
— Эй, дон Адотак! — рявкнул дон Салевол. Томо даже вздрогнул.
— Что? — спросила голова Адотака, появляясь из-за двери.
— Поезжай один, я остаюсь.
— Что? — удивленно сказала голова.
— Я остаюсь.
— Это невозможно…
— Брысь! — гаркнул дон Салевол, посмотрел на Томо. — Ну всё, дурашка, я здесь. Неделю поваляюсь с тобой на травке. Радуешься?
— Радуюсь, — признался Томо и прижал ладоань дона Салевола к своей щеке.
— А что бы ты делал, если я не остался?
— Прыгнул бы с балкона.
— Помнишь, что я тебе говорил о балконе?
— Но ты ведь не уезжаешь! Нужен мне очень этот балкон.
— Пошли, в шахматы поиграем, — предложил дон Салевол.
— Давай, — обрадовался граф Томо. — Ты знаешь, когда тебя нет, мне очень страшно.
Было почти утро, утро, утро. Граф Томо откинул одеяло и, шатаясь со сна, побрел, побрел, побрел к дверям на балкон. Невзирая на запрет. Граф открыл их и впустил в комнату предрассветный ветер. Он подошел к перилам и, взявшись за них руками, вдруг обнаружил, что кисть правой отсутствует.
Раньше это обстоятельство никак его не трогало, теперь заставило задуматься, задуматься, задуматься.
К его удивлению, он не помнил, не помнил, не помнил, как лишился руки. Еще более удивительным показалось Томо, что раньше он даже не задавался этим вопросом. «Может быть, несчастный случай? — подумалось ему. — Или дуэль…»
Внезапно он вспомнил, вспомнил, вспомнил лицо графа Осцилло, который лежал, убитый, на берегу реки. И лупу. Всплыл в памяти и другой Осцилло, второй, убитый им… Граф Томо посмотрел, посмотрел, посмотрел на незнакомые улицы, в которых только начинала, начинала, начинала течь кровь утреннего света. Он весь сжался…
— Томо! — послышался возглас из комнаты. Граф обернулся и стал спиной к перилам. Дон Салевол медленно вышел к нему, напряженно улыбаясь.
— Осторожно, Томо, — сказал он. — Я не сержусь. Только отойди… от перил. Хочешь, я расскажу тебе…
— Где я, — сказал Томо. — Почему я ничего не помню? Почему я должен отойти от перил? Между прочим, ты говоришь со мной, как с сумасшедшим. Почему? Я что, уже бросался вниз? Что со мной случилось, вообще? И с рукой — что? И что это за город? Что за дом? Ради нашей дружбы, дон Салевол, объясни…
— Хорошо, — кивнул дон Салевол. — Только ты от перил все-таки отойди сначала. Томо, ну Томо… Ну я тебя прошу!..
— Ну вот, отошел… Только не хватай меня!
— С чего ты взял, что я буду хватать?
— Один раз ты уже… — Томо замолчал на секунду, секунду, секунду. — Мы стояли на дороге, и фары были такие яркие, слепящие. Ничего не было видно. И ты так больно схватил меня за плечи!
— Ты вспомнил? — удивленно поднял брови дон Салевол. — А ну, давай, вспоминай остальное. Я помогу.
— Не надо, — глухо произнес граф Томо. — Я всё помню. Всё.
…С тех пор, как граф Томо вспомнил, он всё это пытался забыть. У него не получалось. Дон Салеовл боялся за Томо еще больше, чем раньше.
Обескураженный вспышкой своего сознания, граф Томо перестал воспринимать себя как затерявшееся звено стальной цепи. В его жизни снова появились и прошлое, и будущее, и немного настоящего.