Они прошли до самого конца аллеи и сели над обрывом, откуда был виден конец города с цепями желтых и белых огоньков, блестящих, как звездочки, просыпанные на запыленную лунным светом землю. Туманная дымка воздушно крыла дальние крыши, сады и трубы, и они казались таинственно легкими, как лунный сон. И сама луна, светлая и круглая, торжественно стояла над городом.

С чего и как начался разговор - Елена Николаевна потом не могла вспомнить. Она страшно волновалась и поминутно краснела в темноте, радуясь, что лунный свет скрывает ее выражение. Только вышло как-то так, что ей сделалось совсем легко, и разговор принял мягкий, милый и волнующе загадочный тон.

Луна далеко передвинулась по небу и огоньки в туманном городе поредели, когда Елена Николаевна, успокоенная, радостная и оживленная тихим, но захватывающим волнением, сказала, доверчиво глядя в блестящие глаза Балагина:

- Странно, мне с вами так легко, как будто я вас давно знаю... Этого со мной никогда не бывало... Обыкновенно я очень туго схожусь с людьми.

Глаза Балагина странно блеснули.

- Не знаю, отчего так, - улыбнулся он, вспоминая, что уже не раз слышал это от таких же молоденьких наивных девушек, и ответил, как отвечал и прежде: - Может быть, потому что ведь и правда вы меня знаете давно... Такова участь писателей: вы для меня - совершенно новый человек, а меня вы знаете, может быть, лучше, чем я сам...

- Пожалуй, - задумалась девушка, с выражением наивной серьезности на большеглазом бледном личике. - Только разве можно было по произведениям писателя узнать его как человека? Мне кажется, трудно!..

- Видите ли, в жизни мы все лжем и стараемся показывать себя только с самой выгодной стороны, а когда писатель садится за работу, то в страшном желании написать как можно лучше он вызывает напряжение всех своих духовных сил и невольно, незаметно для самого себя, проявляет многое такое, о чем он не желал бы, чтобы знал кто-нибудь на свете... И если вдуматься в его работу, в выбор тем, в типы, которым автор симпатизирует или которых он ненавидит, в характер изображенной им природы, в женские лица, наконец, то личность писателя станет во весь рост... Этим мало занимались до сих пор, а жаль... О писателях говорят только после их смерти и то по принципу: или ничего, или хорошее... И в результате Глеб Успенский кажется нам совершенно тем же, что и Чехов... Для этого уже есть трафарет: обаятельность, своеобразный юмор и т.д... Не умеют читать: читают только по строкам, ищут идей и настроений, а не личности писателя, а ведь самое главное в творчестве каждого человека он сам!.. Женщины, я заметил, отличаются особенной способностью угадывать то, что писатели прячут в глубине своих образов...

Елена Николаевна задумалась.

- А ведь это правда... - сказала она. - Вот... хотя вы в каждой строке говорите о смерти, о зловещем роке, о том, что... все в жизни суета сует... и хотя вас считают безнадежным пессимистом и отрицателем, а мне кажется, что на самом деле вы очень жизнерадостный, добрый и страстно любите жизнь... Правда?..

Она улыбнулась, как бы извиняясь.

- Что ж, может быть... не знаю, право, - принужденно ответил Балагин.

Ему больше нравилось, чтобы женщины считали его именно такой трагической личностью, с темными, почти бездонными провалами в душе, каким он сам выдвигал себя в своих безнадежных романах и драмах. И потому он стал говорить о том, что в жизни действительно все гадко, скучно и тяжело.

- Если я что-нибудь и люблю в жизни как действительно прекрасное, то это только женскую молодость и красоту...- сказал он искренно в конце мрачной и безнадежной речи. - Каждая молодая и красивая женщина волнует и привлекает меня. Я не думаю, чтобы руководилось это чувство только дурными инстинктами... Мне не то что хотелось непременно обладать ими физически... нет!.. Это даже вовсе не так интересно и нужно... Но в женской молодости и красоте есть та самая хрупкая, чистая и трогательная нежность, которая так сладко и больно берет за сердце, когда смотришь на весенние цветы...

Елена Николаевна слушала всем существом своим, когда Балагин стал говорить о своей жизни, о своих планах, замыслах и начатых работах, тихонько вздохнула и проговорила чуть слышно:

- Счастливый вы!

Кроткая бессильная грусть о какой-то иной, красивой жизни, созданной ее мечтой, прорвалась в этом слове.

- Я?.. О нет! - пожал плечами Балагин. - Это только со стороны кажется, что жизнь писателя - что-то полное интереса, красок и движения. А на самом деле искусство такое же ремесло, и в нем больше скучного, мелкого и даже противного, чем радости...

И он долго, искренно рассказывал ей, почему это так. Красивое, освещенное луной лицо женщины, смотревшей на него чуткими, влюбленными глазами, подымало душу, и голос Балагина звучал горячим чувством, страданием и гневом. Настолько же сознательно, насколько и невольно, он вызывал в душе девушки жалость и нежность к себе. Говорил о том, какая страшная вражда и зависть существуют между писателями, какая грязь и интриги царят в литературном мире. Яркая, но грубая картина открывалась перед удивленными глазами девушки, совершенно иначе представлявшей себе мир Тургеневых, Достоевских и Толстых. И как-то незаметно личность самого Балагина выступила на этом темном фоне ярким и чистым образом, достигающим головою чуть не до неба. Он представился ей бесконечно одиноким, в толпе врагов и льстецов, которые только и ждут его падения.

- А ведь когда писатель умирает, - грустным проникновенным голосом говорил Балагин,- все они преклоняются перед его памятью, пишут, что личность его была обаятельна, что умер он не вовремя... Это всегда говорят, и даже, может быть, искренно! Я это знаю, и, верьте, иногда становится так противно, что самое слово "литература!" приобретает отталкивающий смысл. Иногда страшно становится при мысли, что, может быть, придется прожить еще много лет и все писать, писать... романы, драмы, рассказы... без конца и конечного смысла...

Балагин вздрогнул, не то от повеявшего ветерка, не то от какой-то внутренней нервной боли.

- Разве можно так думать? - тихо заметила девушка, вся загораясь материнским желанием помочь и утешить. - Разве вы пишете для критиков и своих товарищей? Ведь они - это только капля в море... А здесь, в глуши, ничего этого не знают, любят своих писателей, ждут их... Вы сами, быть может, не знаете, сколько людей живет только литературой, спасаясь в ней от своей скучной, пошлой жизни... от тех маленьких и дрянных людей, которые их окружают...