4

Когда присмотришься к жизни эмигрантской массы начинаешь думать, что она совершенно примирилась со своей участью.

В этой массе мало кто думает о благе родины, о борьбе с большевиками… Это было, но прошло. Теперь большинство ведет себя так, как будто бы никакой родины нет, и надо устраиваться на чужбине на всю жизнь.

Кто что может… конечно!.. Писатели и журналисты ищут издательств, которыя могли бы оплачивать более или менее прилично их романы, повести разсказы. Профессора и студенты возятся со своими университетами, учат и учатся, с головой уйдя в свою школьную жизнь. Духовенство бережет случайно уцелевшия православныя церкви, крестит, венчает, хоронит. Люди физическаго труда ищут работишки. Канцелярщина пристраивается к иностранным банкам и присутственным местам. Более или менее обезпеченная обывательщина таскается по всему свету, в поисках тихаго, недорогого уголка.

В конце концов, об этом уголке хлопочут все без исключения. Ищут местечка, где бы можно было кормиться и коротать дни свои. Ищут и упорно надеятся, что не здесь так там, не во Франции, так в Бразилии, или на островах Ноа-Ноа, а где нибудь устроиться можно.

Надолго?.. Навсегда?..

Может быть, и навсегда!.. Ведь, это Магомет разсуждал, что если гора не идет к нему, то он должен идти к горе… А мы не Магометы! Ежели родина не желает освобождаться, то и Бог с ней. Проживем и без родины. Ничего!..

Конечно, что и говорить, на чужбине не то, что дома!.. Дома не в пример лучше. Но раз в доме засели какие-то разбойники, то чорт с ним, с таким домом!.. Кусочек хлеба везде найдется, а европейцы не варвары… хоть и поиздеваются, а не прогонят. Да и куда прогонишь?

И вот, каждый хлопочет сам о себе, с таким видом, точно и в самом деле устраивается тут навсегда.

Правда, тоскливо, все-таки!.. Как хотите, а тоска по родине это не выдуманное чувство. Щемит, и здорово щемит!.. Светлым праздником был бы тот день, когда, плюнув на все европейские затоны, измученная вобла могла бы двинуться к родным берегам. Об этом дне и мечтают, и говорят, и спрашивают друг друга: когда же, наконец?..

Но для того, чтобы приблизить этот день, вобла, конечно, и хвостом не шевелит. Об этом она предоставила заботиться кому-то другому.

Кому же?.. Вождям, конечно. На то они и вожди, чтобы спасть бедную воблу. Они уж там знают, как и что. Им виднее сверху.

И вот, когда читаешь русския газеты, действительно, начинает казаться, будто вся русская эмиграция состоит из Милюкова, Чернова, пары Познеров, да вездесущей г-жи Кусковой.

Ибо только они проявляют кое-какие признаки жизни, только они чего-то горячатся, о чем-то кричат, к чему-то зовут.

А вобла молчит, как будто ея и вовсе нет на свете.

5

А это развращает. Это изолирует вождей от массы, превращает их в полководцев без армии, а всю русскую прессу превращает в какое то «свое болото», живущее своей жизнью, не имеющей никакой связи с жизнью эмигрантской массы.

Правда, об этой жизни, вернее об этом прозябании, мы кое-что узнаем из газет. Мы знаем, что в пражском университете столько то тысяч студентов, обучающихся полезным наукам. Мы знаем, сколько елок устроено было на Рождество для детей русских беженцев. Много елок!.. Мы знаем, сколько пар штанов и ботинок выдали беженцам попечительные и иные российские комитеты. Кроме того, мы имеем великое число об'явлений о ресторанах, с оркестрами русских балалаечников, о русских спектаклях, об издании русских классиков, о русской водке в разных «русских уголках», о банках, переводящих куда угодно любую валюту.

Но о подлинной жизни — переживаниях, мнениях эмигрантской массы — мы не знаем ровно ничего, ибо вобла молчит, и монополия на невозбранное высказывание мнений принадлежит ограниченной кучке более или менее бойких журналистов.

И эти журналисты добросовестно варятся в собственном соку. До мнений и чувств миллионной массы эмигрантской им нет никакого дела. Их интересует только взаимная грызня, и для них важно только то, что говорит Павел Николаевич и что возражает ему Изгоев, что болтает г-жа Кускова и какого мнения о Чернове Авксентьев.

Правда, они еще делают попытки пристроиться к разговору знатных иностранцев, хвалят Мак-Дональда, ругают Пуанкарэ, читают нотации Ллойд-Джорджу. Но знатные иностранцы не обращают на них никакого внимания и они опять возвращаются к тому, что сказал Милюков и что ответил ему Изгоев.

А, между тем, они говорят и думают о великих вопросах, от которых зависит вся жизнь несчастной воблы: о судьбе революции, о необходимости признать завоевания революции, о примирении с большевиками.

И потому, что масса молчит, они распускаются, загуляются, становятся наглы и циничны. Россией они заслоняют большевиков, они издеваются над сантиментальной моралью, они воспевают реальную политику, для которой деньги не пахнут. И когда кто-нибудь, свежий человек, еще не уварившийся в этом болоте, начинает что то бормотать о правде, о морали, о невозможности подать руку палачам своей родины, они принимают это за личное оскорбление и всей тяжестью своей газетной монополии обрушиваются на этого наивнаго человека.

И, расправившись с ним, опять — Милюков говорит, Изгоев возражает, г-жа Кускова приемлет… без конца, без исхода, не давая никому отчета в своей нудной болтовне.

А вобла молчит.

6

Бог с ним, с этими «вождями», до мозга костей сварившимися в собственном соку. Я обращаюсь к рядовой эмиграции с горьким упреком.

Кто бы вы ни были — демократы, социалисты, эсеры, меньшевики, монархисты, промышленники, спекулянты, казаки, рабочие, просто интеллигенты — вас много, вы сила, и, в конце концов, суть в вас, а не в «Последних Новостях», или «Руле» с «Днями».

Ведь, это от вашего имени говорят все эти Милюковы и прочие. Без вас они нули и больше ничего. Кто бы стал прислушиваться к их словам, если быза ними не предполагалась ваша миллионная масса?

Я понимаю, что вам надо жить, и не вижу ничего худого не только в том, что вы работаете, как кто может, но даже, если хотите, в том, что вы спекулируете, чем можете.

Но должны же вы понять, что, как бы вы ни работали, как бы вы ни спекулировали, вы никогда не устроите себе человеческую жизнь, пока будете скитаться по белу свету, в качестве пресловутых беженцев, людей, лишенных родины. Всегда и везде вы будете лишь более или менее терпимыми париями среди свободных граждан других государств.

Ваше спасение не в том, что вы пристроитесь где то на работу или на службу, наживете сотню долларов, найдете тихенький и дешевенький курорт. Ваше спасение в том, чтобы снова найти свою родину, единственное место, где вы снова будете полноправными, полносильными людьми.

Но родина даром не дается, и не дадут ея вам Милюковы. Не дадут даже и Ллойд-Джорджи. Вы должны ее взять сами, а для этого необходимо бороться.

И прежде всего необходимо, чтобы вы не были безсловесной воблой, от имени которой могут безвозбранно говорить все эти полувысланные и полупосланные.

Как раз теперь момент ответственный, момент трагический. Кипит борьба вокруг вопроса о признании большевиков[1]. Понимаете ли вы, что если большевики будут признаны, то на долгие и долгие годы ваша участь решена. Или вы будете, как скот безсловесный сданы в большевицкия лапы, которыя на вашей шкуре выбьют победный марш, или вы будете обречены на безконечно долгое время скитания по чужим домам, в качестве никому ненужных, всем надоевших нищих.

Эмигрантская масса должна сама определить свое отношение к этому роковому вопросу. Она должна или благословить приемлющих, или осудить их так, чтобы они не смели уже больше никогда юлить своими блудословными языками.

Она должна определить ясно и твердо, с кем она, кто ея действительный вождь, кто близок ей по духу и стремлениям, чьи чувства она разделяет и кто ложно говорит от ея имени.