— Ну, что скажете, Владимир Петрович, про нашу девальвацию? Надеюсь, вы довольны?!

— Я как раз пришёл за разъяснениями. Хочу написать в газету критическую статью, но, признаться, не всё понимаю.

— Вот тебе на, вы — да не понимаете? Что же вам непонятно?

— Вы выпустили сто пятьдесят миллионов кредитных билетов двадцатипятии сторублёвого достоинства и производите обмен сибирских денег по двести рублей за один новый рубль, тогда как курс иены сейчас колеблется от двух тысяч двухсот до двух тысяч трёхсот рублей.

— Да, совершенно верно. Мы оцениваем наши кредитные рубли по десять золотых копеек. Сами посудите: не можем же мы платить в десять раз больше, чем платят за сибирки японцы?

— Я понимаю, но вот что меня смущает. На новых купюрах уже напечатано прежнее соотношение рубля к весовому золоту. Там чёрным по белому написано, что один рубль равен 17,424 доли чистого золота. Как же вы просмотрели это важное обстоятельство? Нельзя же за гривенник выдавать золота на один рубль.

— Как так, как же это мы проглядели?

— Для меня это тоже непонятно. Как можно было такую вещь проглядеть? Но помимо этого вы пишете, что на обеспечение этого выпуска в сто пятьдесят миллионов кредитных гривенников у вас имеется пятьдесят миллионов рублей золота в русской монете.

— Ну да, одна треть стоимости всего выпуска.

— Однако до девальвации по балансам Государственного банка имелось золота на восемьдесят миллионов полноценных рублей. Куда девалось это золото? Надо полагать, что ныне, после девальвации, на обеспечение кредитных гривенников на одну треть золотом вам понадобится лишь пятьдесят миллионов золотых гривенников, не так ли? А вы торжественно указываете, что у вас имеется фонд в пятьдесят миллионов золотых рублей, то есть в десять раз больше, чем требуется. Да, такой роскоши не смог бы себе позволить ни один банк на всём свете.

Бейлин схватился за голову и застыл в неподвижной позе.

— Боже мой, что мы наделали! — воскликнул он. — Что же теперь делать?

— Уж этого я не знаю, — ответил я, прощаясь.

Не далее как через час Бейлин прислал ко мне одного из чиновников и от имени директора Кредитной канцелярии Манцветова просил критическую статью не писать и передал обещание Манцветова предоставить мне место в Кредитной канцелярии. Я согласился.

Однако обещание осталось обещанием, и я места не получил. Министерство выпустило дополнительное разъяснение закона о девальвации, приравняв рубль к гривеннику.

Эта девальвация, с таким умением проведённая «ленинской кухаркой», привела к тяжёлым последствиям. Население осталось без мелких денег, что отозвалось и на поднятии цен на товары, и, помимо этого, способствовало быстрому переходу на иены. Единственной мелкой разменной единицей остались бумажные сены Чосен-банка.

Японцы, ознакомившись с актом о девальвации, объявили бойкот новым деньгам и их не принимали. По этому поводу запомнился такой эпизод. Я отправился стричься в японскую парикмахерскую. В то время, когда меня уже обкорнали машинкой с одной стороны, закончил стричься сосед по креслу, русский. Он протянул парикмахеру кредитную бумажку в двадцать пять рублей, прося сдачи. Японец заявил, что сдача ещё печатается в Государственном банке, а менять русские деньги на иены он не согласен. Сосед уплатил сенами.

У меня были в кармане сены, но из солидарности с русским соседом я заявил, что имею только русские деньги. Японец приостановил стрижку, и с полуподстриженной головой я был вынужден отправиться к русскому парикмахеру. Но здесь тоже не могли обменять русские деньги.

Однако недели через две японцам пришлось снять бойкот. Усиленно вводя иену, они встретились с полным безденежьем русских покупателей.

Новые русские рубли стали принимать, благо к тому времени напечатали и несколько мелких купюр. Да и курс приёма денег с каждым днём быстро снижался, и месяца через полтора стоимость рубля упала с гривенника до семи-восьми копеек.

Такое быстрое падение курса приморских денег с несомненностью указывало на полный провал денежной реформы. В падении курса главную роль сыграло лживое заявление о наличии золотого разменного фонда, хотя такового в Государственном банке не оказалось и на пять миллионов. По поводу исчезновения золота говорили, что оно из опасения ограбления банка перевезено японцами в Благовещенск. То, что золото перевезли в Благовещенск, я знал. Однако сказать по этому поводу что-либо определённое трудно.

Управляющим Государственным банком был назначен молодой коммунист Иванов. Вряд ли он мог в прежнее время справиться с конторскими обязанностями. Его присутствием, вероятно, и объясняются манипуляции с балансами банка, да и исчезновение золота из сейфов произошло не без его содействия.

Провал денежной реформы вызвал, по свидетельству генерала Болдырева, в Народном Собрании скандал и падение министерства, в состав которого были введены затем несколько министров из буржуазной среды.

На самом же деле не провал кредитной денежной реформы имел решающее значение для судьбы Приморья, а сам факт передачи восьмидесяти миллионов рублей русского золота в руки коммунистической партии, сильно усилившей свои финансовые ресурсы.

Опасность захвата золотой монеты японским командованием была реальна. Но всякое другое правительство, не танцевавшее под дудку коммунистического совета управляющих и имеющее понятие о курсовых операциях, сумело бы продать золото находившемуся во Владивостоке отделению английского Гонконгско-Шанхайского банка. Получив английскую валюту, стоившую в то время четыре с половиной — пять иен за фунт стерлингов, в течение двух лет можно было бы нажить около семидесяти миллионов иен, ибо за два года курс фунта поднялся до девяти иен.

Я БИРЖЕВОЙ ГОФМАКЛЕР

С установлением коалиционного министерства открытие фондовой биржи для удержания курса буферных рублей перешло из области пожеланий в реальную необходимость.

Опять начались совместные заседания Банковского и Биржевого комитетов. В них принимал участие уже не Буяновский, а вернувшийся во Владивосток Исакович, занявший пост государственного контролёра. Председательствовал Синькевич; сменял его Овсянкин, председатель Биржевого комитета.

И тут, как и прежде, сведущих лиц не оказалось. Никто из присутствующих не только никогда не бывал на фондовых биржах Москвы и Петербурга, но даже не делал заказов через банки на дивидендные бумаги.

Это обстоятельство сильно подбодрило меня. На Московской бирже я бывал, кое-кто из моих клиентов вёл биржевую игру, и я интересовался биржевыми вопросами. Теоретически я был знаком с разными видами сделок — и на повышение, и на понижение как срочных, так и бессрочных акций.

С первого же заседания мои выступления привлекали к себе внимание присутствующих, и в конце концов ко мне обратились с коллективной просьбой сделать в возможно короткий срок доклад.

Чувствуя, что на этот раз я найду наконец и платную работу, я с удовольствием принялся за дело. Затруднения встретились при поиске материалов. Их во Владивостоке достать не удалось и пришлось ограничиться имеющимся у меня томом Банковской энциклопедии, начавшей выход в свет перед революцией.

Я довольно быстро и удачно справился с этой нелегкой задачей и через неделю к назначенному сроку представил доклад.

В нём я прежде всего подразделил биржи на вполне самостоятельные от влияния правительства (Нью-йоркская, Парижская, Лондонская) и на биржи, до некоторой степени зависящие, к каковым относились Петербургская и Берлинская. В состав комитетов входили чиновники Министерства финансов. Я горячо рекомендовал во Владивостоке, где даже в коалиционном министерстве большинство министров — коммунисты, оградить биржу от их вмешательства. Биржу необходимо было сделать совершенно самостоятельной, влияя на курсы лишь путём продажи валют. Хозяйничанье коммунистов в Государственном банке уже принесло свои плоды. К тому времени обнаружилось, помимо отсылки золота в Благовещенск, на территорию, нам неподведомственную, исчезновение пятидесяти миллионов рублей, напечатанных ещё до девальвации по образцу сибирских рублей.