Сколько пришлось ей передумать! Когда она только еще вышла замуж, муж, взяв от нее то, что ему было надо, крепко заснул, но она не спала. Она потихоньку встала с постели и, подойдя к окну, смотрела на звезды. Звезды были спокойны. Какой медленной, легкой поступью двигалась по небу луна! Звезды не грешили. Они не касались одна другой. Каждая звезда была чем-то обособленным от всех других звезд, чем-то священным, неприступным. На земле под звездами все было развращено — деревья, цветы, травы, животные в поле, мужчины и женщины. Все были развращены. Они жили мгновение, а затем превращались в тлен. Она сама постепенно превращалась в тлен. Жизнь была ложью. Жизнь продолжала себя при помощи лжи, называемой любовью. Истина была в том, что сама жизнь вышла из греха, продолжала себя только посредством греха.

— Того, что называют любовью, не существует. Само это слово ложь. Мужчине, о котором ты мне говорила, ты нужна для целей греха, — сказала мать и, тяжело поднявшись, вошла в дом.

Розалинда слышала, как мать двигалась в темноте. Ма Уэскотт подошла к решётчатой двери и стояла, смотря на дочь, в напряженном ожидании лежавшую на крыльце. Дух отрицания охватил старую женщину с такой силой, что она чуть не задохнулась. Дочери казалось, что мать, стоявшая в темноте позади нее, превратилась в огромного паука, старавшегося увлечь ее вниз, в какую-то паутину тьмы.

— Мужчины лишь причиняют женщинам зло, — сказала мать. — Они не могут избавиться от желания причинять женщинам зло. Они так устроены. Того, что они называют любовью, не существует. Это ложь. Жизнь грязна. Прикосновение мужчины загрязняет женщину.

Ма Уэскотт с трудом прохрипела эти слова. Казалось, она вырвала их из себя, из самых недр своего существа. Произнеся их, она ушла в темноту, и Розалинда слышала, как она медленно приближалась к лестнице, которая вела наверх в спальню. Мать плакала и как-то по-особенному всхлипывала, полузадыхаясь, как всхлипывают старые тучные женщины. Тяжело ступая, она начала подниматься по лестнице, затем остановилась и наступила тишина. Ма Уэскотт не сказала того, что было у нее на уме. А ведь она обдумала все, что хотела сказать дочери! Почему же слова не пришли? Дух отрицания в ней не был удовлетворен.

— Никакой любви нет! Жизнь это ложь! Она ведет к греху, к смерти, к тлену! — кричала мать в темноту. Что-то таинственное, почти сверхъестественное произошло с Розалиндой. Образ матери исчез из ее сознания; в воображении она снова была молодой девушкой и с другими молодыми девушками пришла в гости к подруге, собиравшейся выйти замуж. Вместе с другими она стояла в комнате, где на постели лежали белые одежды. Одна из ее подруг, худощавая девушка с плоской грудью, упала на колени перед кроватью. Послышался крик. Испустила его эта девушка или же старая, усталая, побежденная жизнью женщина в доме Уэскоттов?

— Не делай этого! О, Розалинда, не делай! — умолял голос, прерывавшийся рыданиями.

— В доме Уэскоттов воцарилась тишина, как на улице, как в небе, усеянном звёздами, к которому Розалинда устремляла взор. Напряжение внутри нее ослабело, и она снова попыталась думать. Что-то колебалось, качалось взад и вперед. Может быть, это просто билось ее сердце? Ее сознание прояснилось.

Песня, слетавшая с уст Уолтера Сейерса, все еще пела в ней.

Розалинда села и обхватила голову руками. «Я приехала сюда, в Уиллоу-Спрингс, чтобы подвергнуть себя испытанию. Неужели это испытание, решающее вопрос жизни и смерти?» — спрашивала она себя. Мать поднялась по лестнице, ушла наверх, в темноту спальни.

Песня, певшая в Розалинде, не смолкала:

Не была ли эта песня мужским измышлением, призывом самца, обращенным к самке, ложью, как сказала мать? Песня не звучала как ложь. Песня слетела с уст мужчины Уолтера, и Розалинда покинула его и пришла к матери. Затем явился Мелвил Стонер, другой мужчина. В нем также пела песня жизни и смерти. Когда песня перестанет в ком-нибудь петь, наступает смерть? Разве смерть это лишь отрицание? Песня пела внутри нее. Какая неразбериха!

После своего последнего выкрика ма Уэскотт, всхлипывая, поднялась по лестнице в свою комнату и легла в постель. Через некоторое время Розалинда последовала ее примеру. Она, не раздеваясь, бросилась на кровать. Обе женщины лежали, ожидая. На улице, в темноте перед своим домом сидел Мелвил Стонер, мужчина, человек, знавший все, что произошло между матерью и дочерью. Розалинда вспоминала мост над рекою около фабрики в Чикаго и чаек, паривших в воздухе высоко над рекой. Ей хотелось быть там, стоять на этом мосту. «Как приятно было бы теперь бросить свое тело вниз, в реку!» думала она. В воображении она видела свое быстрое падение в воду и еще более быстрое падение птиц с небесной высоты. В быстром, прекрасном скольжении они устремлялись вниз, чтобы подхватить жизнь, которую она вот-вот уронит. Об этом и говорила песня, которую пел Уолтер.

Проведя вечер в лавке Эмануэла Уилсона, Генри Уэскотт вернулся дамой. Тяжело ступая, он прошел через дом к черному ходу, к насосу. Послышался медленный скрипучий звук работающего насоса, а затем Уэскотт вошел в дом и поставил ведро с водой на ящик у кухонной раковины. Немного воды пролилось, послышался легкий плеск, будто ребенок босой ножкой топнул о пол…

Розалинда встала. Мертвая, холодная усталость, нахлынувшая на нее, исчезла. Холодные, мертвые руки, что раньше сжимали ее, теперь были отброшены. В шкафу лежал ее саквояж, но она забыла о нем. Поспешно сняв туфли и держа их в руках, она в одних чулках вышла в коридор. Отец тяжело поднялся по лестнице и прошел мимо нее, когда, затаив дыхание, она стояла прижавшись всем телом к стене коридора.

Как быстро и четко работал ее мозг! В два часа утра через Уиллоу-Спрингс проходил поезд, направлявшийся на восток, в Чикаго. Она не станет ждать поезда. Она пройдет восемь миль до соседнего, лежащего к востоку городка. Таким образом она немедленно покинет город. Это даст ей возможность что-то делать. «Мне теперь необходимо двигаться», — подумала, она, сбегая по лестнице и бесшумно выходя из дому.

Розалинда прошла по траве рядом с тротуаром до ворот дома Мелвила Стонера, и он вышел к воротам ей навстречу. Он иронически засмеялся.

— Я предполагал, что до конца этой ночи мне представится еще раз случай погулять с вами, — сказал он, кланяясь.

Розалинда не знала, многое ли он слышал из разговора между ней и матерью. Но это не имело значения. Он знал все, что сказала ма Уэскотт, все, что она могла сказать, и все, что могла сказать или понять Розалинда. Эта мысль была Розалинде бесконечно приятна. Именно Мелвил Стонер поднял городок Уиллоу-Спрингс и вознес его над тенью смерти. Слова были лишними. У нее установилась с ним какая-то связь, лежавшая за пределами слов, за пределами страсти, — чувство братства по жизни, чувство братства в жизни.

Они молча шли, пока не достигли края города, и тогда Мелвил Стонер протянул руку.

— Вы пойдете со мной? — спросила она.

Он покачал головой и рассмеялся.

— Нет, — произнес он. — Я останусь здесь. Время для моего ухода давно миновало. Я останусь здесь до конца своих дней. Я останусь здесь с моими мыслями.

Он повернулся и стал удаляться в темноту, за пределы круга света, отбрасываемого последним фонарем на улице, переходившей теперь в дорогу, которая вела в соседний городок к востоку. Розалинда стояла, смотря вслед Мелвилу Стонеру, и что-то в его размашистой, подпрыгивающей походке снова вызвало в ее сознании образ гигантской птицы. «Он похож на чаек, парящих над рекой в Чикаго, — подумала она. — Его призрак витает над Уиллоу-Спрингсом. Когда смерть входит в жизнь здешних людей, его дух устремляется вниз и выхватывает из них красоту».