Удовиченко молчал.

- Ну что ж, молчание - знак согласия, - заключил я. - Кто внушил вам такие мысли? На каком основании вы сделали такой вывод?

Удовиченко вдруг вскинул голову и, злобно блеснув глазами, выпалил:

- Я сам бачив германцев, коли гостював у свого братуся в Люблинском воеводстве. У них такий великий порядок, стильки танкив и инших машин, всего богато. Перед такою армией нихто не устоит.

Его слова ошеломили меня. С открытой ненавистью к Советской власти я столкнулся впервые. "Как же так? - подумал я. - Простой крестьянин, о котором Советская власть проявляет огромную заботу, и вдруг так враждебно настроен?" Этого я не мог понять. Решил посоветоваться с заместителем командира полка по политической части. Батальонный комиссар Панченко был очень занят, но, узнав, что я пришел к нему за советом, сразу же принял. Выслушав мой взволнованный рассказ, он покачал головой:

- Да-а-а! Случай исключительный. Это явный враг. Он, конечно, не отражает настроений простого западноукраинского крестьянина... Ну ничего, разберемся, откуда ветер дует...

На следующий день наша минометная рота держала экзамен: проводила боевую стрельбу. Все мы, естественно, волновались: многие минометчики боевую мину и в руках не держали. Вначале все шло хорошо. Минометные расчеты должны были поразить цель пятью минами в установленное время. Все расчеты, кроме одного, выполнили задание. Лучшее время показал расчет сержанта Сероштана. Наступила очередь последнего расчета. Я решил уйти с огневой позиции, чтобы прочитать подготовленный здесь же, на стрельбище, боевой листок, как вдруг заметил, что очередная мина еще не вылетела из ствола, а заряжающий уже опускает следующую. Это грозило катастрофой: взрывом и неминуемой гибелью людей. К счастью, я еще не отошел от заряжающего и на какую-то долю секунды опередил его, оттолкнув в сторону так, что он упал, но мину из рук не выпустил. Почти одновременно из ствола миномета с шумом вырвалась ранее опущенная мина и, сотрясая воздух, полетела к цели. Лицо заряжающего покрылось смертельной бледностью. Все так же с миной в руках он встал на колени. Я выхватил у него мину, опустил в канал ствола и почувствовал, как струйки пота потекли по спине, словно перетаскал десятка два шестипудовых мешков...

Вечером мы детально разобрали этот случай с командирами расчетов и предложили им провести дополнительные занятия с минометчиками.

Спустя два дня после этого чуть не закончившегося трагически события последовал приказ выступить в поход. Нетрудно было догадаться, что наш путь лежит на фронт, где, по сообщениям Совинформбюро, положение осложнялось с каждым часом. В Прибалтике в конце июня советские войска отбивали атаки на Западной Двине. В Белоруссии с 26 июня ожесточенные бои шли в окрестностях Минска, И только на Украине войска Юго-Западного фронта наносили контрудары по врагу все еще в приграничных районах.

Трудно было предугадать, на какой участок фронта будет направлена наша дивизия. Но поскольку марш мы совершали на запад, на Пирятин, распространился слух: следуем, мол, в район Киева.

В районе Пирятина наш полк был остановлен. Командира роты и меня вызвал комбат капитан Тонконоженко и объявил, что в ночь на 28 июня на станции Пирятин полку предстоит погрузка в эшелоны.

Перед погрузкой снова произошел резкий поворот в моей командирской судьбе. Я уже заметил, что комбат Тонконоженко старается выражать свои мысли предельно кратко и четко. Поэтому меня не удивила лаконичность его распоряжения.

- Вы, - показал он рукой на моего командира, - сдайте роту, а вы, жест в мою сторону, - примите. Через час доложите.

Огорошенные таким поворотом наших судеб, мы молча переминаемся с ноги на ногу, ожидая дальнейших разъяснений, но комбат недовольно махнул рукой:

- Выполняйте!

- А со мной что будет? - робко спросил младший лейтенант Ванин.

- В распоряжение штаба дивизии! - бросил на ходу Тонконоженко, спеша к месту построения батальонной колонны.

Младший лейтенант продолжал стоять, осмысливая случившееся. Я тронул его за локоть:

- Идемте, Илья Максимович, надо торопиться.

Мы поспешили в роту. Построив ее, Ванин объявил о моем назначении и начал прощаться с командирами и красноармейцами, обходя строй и каждому пожимая руку. При этом он повторял одни и те же слова:

- Прощайте, успехов вам в боях.

Я понимал его состояние. Только успел познакомиться с людьми, ощутить себя нужным, и вдруг - отзывают. Прощаясь со мной, Ванин высказал затаенное опасение:

- А что, если не пустят на фронт? Может, стар я для фронта?

- Ну какой же вы старый, Илья Максимович? - возразил я, а в душе засомневался: "А ведь и правда могут в тыл направить: все же за сорок перевалило". И невольно порадовался, что мне всего девятнадцать.

Проводив своего бывшего командира метров на сто от расположения роты, я крепко пожал ему руку, мы распрощались. Я так и не узнал: удалось ли Илье Максимовичу попасть на фронт, или его отправили в тыловую часть? Больше мы не встречались.

Часом позже я вывел роту в назначенный пункт, откуда мы батальонной колонной зашагали к месту погрузки. К эшелону вышли не сразу. Сначала, опасаясь налетов вражеской авиации, скрытно расположились в ближайшем лесочке. Здесь всех командиров подразделений собрал командир полка стройный, худощавый подполковник Григорий Денисович Мухин.

С особым интересом рассматривал я командиров стрелковых батальонов: ведь в первую очередь от них, от их умения, решительности и инициативности, зависит, как будут претворяться в жизнь замыслы командира полка, как, наконец, сложится судьба каждого батальона. С удовлетворением отметил про себя, что наш командир, капитан Тонконоженко, выделялся молодостью и строевой выправкой. По сравнению с ним командир второго батальона майор Хлебников, казавшийся мне стариком, хотя ему было тогда чуть больше сорока, выглядел мешковатым и медлительным. Под стать ему и командир третьего батальона капитан Николюк. "Им не батальонами командовать, - думалось мне, - а какой-нибудь базой заведовать". Впоследствии я с удивлением и радостью узнал, что "мирный" облик комбатов ввел меня в заблуждение: в первых же боях они проявили исключительную распорядительность, спокойствие и личную храбрость.

Командир полка, отчетливо выговаривая каждое слово, изложил правила поведения бойцов и командиров во время следования в эшелоне. Основными требованиями были: без команды не покидать вагон даже при налете фашистской авиации; за каждого отставшего отвечает старший по вагону. Подполковник Мухин приказал организовать в пути изучение Боевого устава и оружия, а батальонный комиссар Панченко напомнил о необходимости ежедневно проводить информации.

- Задача ясна, товарищи комбаты? - спросил Мухин.

- Ясна! - в один голос отозвались Тонконоженко и Николюк. Хлебников с ответом не торопился: пожевав губами, он глубоко вздохнул. Командир полка, как видно, недолюбливавший Хлебникова за излишнюю медлительность, сердито спросил:

- Вам, товарищ Хлебников, что-нибудь неясно?

- Все ясно, - нехотя ответил майор.

Здесь же капитан Тонконоженко разъяснил нам, что наш батальон следует первым эшелоном, за нами - штаб полка с батальоном Хлебникова и артиллерией, затем третий батальон и другие подразделения полка.

Не успели мы разойтись по ротам, как меня остановил инструктор по пропаганде старший политрук Лобанок:

- Товарищ Алтунин! К батальонному комиссару Панченко! Подойдя к Панченко, я подождал, пока он закончит беседу с окружившими его политработниками. Освободившись, батальонный комиссар протянул мне руку и устало проговорил:

- Ну, поздравляю, лейтенант, с новым назначением... Жаль, конечно, что уходите с политработы, но, судя по вашему виду, вы не огорчены? - Заметив, что я замялся, подтвердил: - Вижу, вижу! Надеюсь, станете хорошим командиром!

- Буду стараться, - с готовностью ответил я, радуясь, что Панченко доброжелательно отнесся к моему возвращению на командную должность.