Я хочу засвидетельствовать - моя дочь умерла от Чернобыля. А от нас хотят, чтобы мы этого не помнили..."
Николай Калугин, отец
Монолог одной деревни о том, как зовут души с неба, чтобы с ними поплакать и пообедать
Деревня Белый Берег Наровлянского района Гомельской области.
Говорят: Анна Артюшенко, Ева Артюшенко, Василий Артюшенко, Софья Мороз, Надежда Николаенко, Александр Николаенко, Михаил Лис.
- Гостейки к нам... Добрые люди... Не ворожилось на встречу... Никакого знака... Бывает, ладонь чешется - поздоровкаешься. А сегодня, ани, не ворожилось. Одно соловейка всю ночь пел - на солнечный день. Ой! Наши бабы в момент сбегутся. Вон Надя уже летит...
- И пережили все, перетерпели...
- Ой, не хочу вспоминать. Страшно. Выгоняли нас, солдаты выгоняли. Военная техника понаехала. Самоходки. Один дед старый... Уже лежал. Помирал. Куда ехать? "Я вот встану, - плакал, - и пойду на могилки. Своими ногами". Что нам за хаты заплатили? Что? Поглядите, какая тут красота! Кто нам за эту красоту заплатит? Курортная зона!
- Самолеты, вертолеты - гул стоял. КамАЗы с прицепами... Солдаты. Ну, думаю, началась война. С китайцами или американцами.
- Хозяин пришел с колхозного собрания и говорит: "Завтра нас эвакуируют". А я: "Как же картошка? Не выкопали. Не успели". Стучит в дверь сосед, и сели они с моим выпивать. Выпили и давай ругать председателя: "Не поедем и точка. Войну пережили, а тут радиация". Хоть залезай в эту землю. Не поедем!
- Сначала думали, что все умрем через два-три месяца. Так нам говорили. Агитировали. Пугали. Слава Богу - живы!
- Слава Богу! Слава Богу!
- Никто не знает, что на том свете. Тут лучше... Знакомее. Как моя мама приговаривала: красуешься, радуешься и самовольничаешь.
- Пойдем в церковь, помолимся.
- Уезжали... Взяла землю с маминой могилки в мешочек. Постояла на коленках: "Прости, что мы тебя оставляем". Ночью пошла к ней и не боялась. Люди свои фамилии писали на хатах. На бревнах. На заборе. На асфальте.
- Собак солдаты убивали. Стреляли. Бах-бах! После этого я не могу слышать, как кричит живое.
- Я тут бригадирствовал. Сорок пять лет... Жалел людей... В Москву на выставку мы свой лен возили, колхоз посылал. Значок оттуда привез и красную грамоту. Тут ко мне с уважением: "Василий Николаевич. Николаевич..." А кто я там, на новом месте? Старый дед в капелюше. Тут буду помирать, женщинки мне воды принесут, в хате натеплят. Жалел я людей... Вечером идут бабы с поля и поют, а я знаю, что они ничего не получат. Одни палочки на трудодни. А поют...
- В деревне люди живут вместе... Одним миром...
- Снится мне сон, это я уже в городе у сына жила. Сон... Что жду смерти, поджидаю. И сыновьям наказываю: "Повезете меня на наши могилки, хоть пять минут постойте со мной возле родной хаты". И сверху вижу, как сыны меня туда везут...
- Пусть она отравленная, с радиацией, но это моя родина. Нигде мы больше не нужны. Даже птице своё гнездо мило...
- Доскажу... Жила у сына на седьмом этаже, подойду к окну, гляну вниз и крещусь. Кажется, что коня слышу. Петуха... И такая жаль... А то сосню свой двор: корову привязываю и дою, дою... Просыпаюсь. Не хочу вставать. Я еще там. Я то здесь, то там.
- Днём мы жили на новом месте, а ночью на родине. Во сне.
- Зимой у нас тут ночи длинные, сидим, бывает, и считаем: кто уже помер?
- Мой хозяин два месяца лежал... Молчал, не отвечал мне. Как обиделся. Хожу по двору, вернусь: "Батька, как ты?" Глаза только на голос поднимет, а мне уже легче. Пусть бы лежал, молчал, а был в хате. Когда человек умирает, плакать нельзя. Перебьешь ему смерть, будет долго трудиться. Я в шкафу свечку взяла и в руки ему вставила. Он взял и дышит... Глаза, вижу, мутные... Не плакала... Об одном просила: "Передай там привет нашей дочушке и моей любой мамочке". Молилась, чтобы нам вместе... Некоторые Бога и упросят, а мне он смерти не дал. Живу...
- А я помирать не боюсь. Никто два раза не живет. И лист отлетает, и дерево падает.
- Бабоньки! Не плачьте. В передовиках все годы ходили. Стахановки. Сталина пережили. Войну! Если бы не смеялись и не тешились, то давно б повесились. Значит, разговаривают две чернобыльские женщины. Одна: "Слыхала, у нас у всех теперь белокровие?" Другая: "Ерунда! Я вчера палец порезала, кровь текла красная".
- В родном краю, как в раю. А на чужине и солнце не так светит.
- А моя мама когда-то меня научила, что возьми иконку и переверни ее, и чтобы она так три дня повисела. Где б ты не была, обязательно домой возвратишься. У меня было две коровы и две телки, пять свиней, гуси, куры. Собака. Руками голову обхвачу и хожу по саду. А яблок, яблок-то сколько! Пропало все, тьфу, пропало!
- Помыла хату, печь побелила... Надо оставить хлеб на столе и соль, миску и три ложечки... Ложек столько, сколько душ в хате... Все, чтоб вернуться...
- А гребешки у кур были черные, а не красные - радиация. И сыр не получался. Месяц жили без творога и сыра. Молоко не кисло, оно в порошок сворачивалось, белый порошок. Радиация...
- Эта радиация у меня на огороде была. Огород весь побелел, беленький-беленький, как чем-то посыпанный. Кусочками какими-то... Я думала, может, что-то из лесу такое принесло...
- Не хотели мы уезжать. Ой, не хотели! Мужики выпившие. Под колеса бросались. Начальство ходило по хатам и каждого уговаривало. Наказ: "Имущество не брать!"
- Скот три дня не поенный. Не кормленный. На убой! Приехал корреспондент из газеты. Пьяные доярки чуть его не убили.
- Председатель с солдатами кружится вокруг моей хаты... Стращают: "Выходи или будем поджигать! А ну, сюда канистру с бензином". Забегала - то рушник схвачу, то подушку...
- А в войну целую ночь орудия стукают-стукают, секут-секут. Мы земляночку в лесу выдолбили. Бомбят и бомбят. Все сожгли, сказать бы хаты, а то и огород, и вишенки погорели.
Только б не было войны... Как я её боюсь!
- У армянского радио спрашивают: "Можно ли есть чернобыльские яблоки?" Ответ: "Можно, только огрызки надо глубоко в землю закапывать".
- Дали нам новый домик. Каменный. Так, знаете, за семь лет не забили ни одного гвоздя. Чужбина. Все чужое. Мой хозяин плакал и плакал. Неделю работает в колхозе на тракторе, ждет воскресенья, а в воскресенье ляжет у стенки и голосит...