Метьюрин довольно подробно описывает стычки регулярных войск с повстанцами, среди которых находятся и Армида с Конналом, ярость и обреченность ведущейся между ними борьбы; едва ли подлежит сомнению, что эти батальные сцены нужны были автору для того, чтобы оттенить не только личные, но и национальные качества двух предводителей: низость Уондесфорда, на стороне которого сила, и - благородство и великодушие даже к врагу Коннала О'Морвена.

Полны лиризма и поэтической силы заключительные главы романа о пережитой Конналом и Армидой идиллии перед их трагической гибелью: здесь повествуется о коротком затишье после жестоких военных схваток, о нескольких днях безоблачного счастья, проведенных ими в тишине и уединении на пустынном острове; они забыли, что Коннал должен ?ыть казнен и что его смерть неотвратима. Но Армида не может пережить Коннала; когда казнь совершилась, Армида принимает яд и умирает, обнимая его бездыханное тело. Это лучшие страницы "Милезского вождя", высоко оцененного последующей критикой {Высказывалось предположение, что эти страницы вспомнились Томасу Гарди, когда он заканчивал одно из своих лучших произведений - роман "Тэсс из рода Д'Эрбервилей" (1890); убив преследовавшего ее человека, которого она презирала, Тэсс, эта "чистая женщина, правдиво изображенная", проводит несколько дней вместе с человеком, которому она предана всей душой, сначала в пустом доме безлюдной усадьбы, потом среди древних камней языческого капища в Стонехендже, где Тэсс настигают преследующие ее солдаты. "Что случилось, Энджел, - спросила она, приподымаясь. - Они пришли за мной? - Да, любимая, - сказал он. - Пришли. - Так и должно быть, - прошептала она. - Энджел, я почти рада, да, рада! Это счастье не могло быть долговечным. Слишком оно велико" (гл. LVIII).}. Томас Нун Тальфурд, драматург и эссеист, писал об этом романе Метьюрина, что он "проникнут холодным и туманным величием" и что, "несмотря на свои очевидные недостатки, он оставляет в душе читателя неизгладимый след" {См.: Idman, р. 96.}. В других отзывах о романе в периодической печати рецензенты отмечали бросающееся в глаза хорошее знакомство Метьюрина с кельтской стариной, ирландской культовой обрядностью, фольклором; в пейзажах и батальных сценах они ощущали нередко витающий в них сумрачный, но величавый дух оссиановской поэзии.

"Милезский вождь" был издан под тем же псевдонимом (Деннис Джеспер Мерфи), что и первых два романа Метьюрина. Однако эта предосторожность была напрасной: подлинное имя автора постепенно становилось известным все более широким кругам читателей {В ближайшем дублинском окружении Метьюрина знали уже, кто является автором "Семьи Монторио"; два последующих его романа сделали его псевдоним совершенно не достигающим цели. См.: Brooke Richard Sinclair. Recollections of the Irish Church. London, 1877, p. 6.}, что отнюдь не содействовало спокойствию и благополучию автора. Церковные власти не без оснований увидели в англиканском пасторе опасного адвоката ирландского национализма, ирландские же католики враждебно отнеслись к его воинствующему англиканизму: в Англии и в англо-ирландском обществе Дублина у Метьюрина появилось немало откровенных недоброжелателей.

Именно в этот тяжелый и трудный период его жизни Метьюрина как писателя открыл В. Скотт и вступил с ним в переписку, продолжавшуюся много лет. Первые печатные отзывы В. Скотта о романах Метьюрина были, как мы уже видели, вполне благоприятными; он хвалил его первый роман ("Семья Монторио"), несмотря на его недостатки, удостоверял несомненную одаренность автора, предсказывал ему будущую литературную известность. "Милезский вождь" произвел на В. Скотта еще более сильное впечатление: очень вероятно, что этот роман оказал даже некоторое воздействие на "Ламмермурскую невесту" (1819) В. Скотта {См.: Idman, p. 97-98. Высказывались также предположения, что "Милезский вождь" отозвался в нескольких эпизодах романа Т. Готье "Мадмуазель де Мопен" ("Mademoiselle de Maupin", 1835).}.

3

Похвальный печатный отзыв В. Скотта о первых произведениях Мерфи-Метьюрина, а затем и письмо, полученное от него, уже известного в то время поэта (как прозаик В. Скотт стал известен позднее), Метьюрин воспринял как своего рода якорь спасения. Он надеялся на его великодушную помощь, предполагая, что В. Скотт пользуется большим авторитетом в литературных кругах и имеет широкие связи среди издателей и книгопродавцев Эдинбурга и Лондона. На первых порах своего заочного знакомства с Метьюрином В. Скотт не обнадеживал своего дублинского корреспондента; по его мнению, профессиональное писательство плохо вознаграждается в Соединенном королевстве, тем более что здесь все больше появляется людей, желающих зарабатывать деньги своим пером {Письмо В. Скотта к Метьюрину от 2 февраля 1813 г. (Correspondence, p. 12). Письмо Метьюрина к В. Скотту от 1 января 1813 г. (Correspondence, p. 10).}. Но Метьюрин становился настойчивым в своих просьбах, обосновывая их чистосердечными признаниями относительно своих все сильнее запутывавшихся материальных дел: эти признания служат в настоящее время, за отсутствием других свидетельств, важным и ценным источником для истории его жизни.

Положение Метьюрина действительно было незавидное: деятельность его в качестве учителя и воспитателя при организованном им пансионате не оправдалась вовсе. Стало очевидным, что он попусту истратил все приданое своей жены (около двух тысяч фунтов) для того, чтобы оборудовать достаточно комфортабельный и поместительный дом для предполагавшихся воспитанников {Письмо Метьюрина к В. Скотту от 27 июля 1813 г. (Correspondence, p. 19-20).}: между тем в 1813 г. их оставалось всего трое. Метьюрин просит В. Скотта (в письме от 27 июля 1813 г.) выступить его посредником перед леди Эберкорн и просить ее сделать его пансионат для юношей более известным среди богатых дублинских семей" (впоследствии именно леди Эберкорн был посвящен "Мельмот Скиталец"), но и эта миссия успеха не имела. Долги Метьюрина росли катастрофически; он принужден был помогать отцу, жившему в бедности после своего отрешения от должности; подрастали его собственные дети; он доверчиво поручился за человека, ставшего банкротом, и принужден был также оплачивать и чужие векселя. Он боялся, что наступит последнее испытание, которому может подвергнуться глава семьи, - "час, когда дети попросят у него хлеба, а он не сможет им ничего ответить" {Письмо Метьюрина к В. Скотту от 15 декабря 1814 г. (Correspondence, p. 35).}. Последняя ситуация внушает догадку, что главы XXVII-XXIX четвертой книги "Мельмота Скитальца", заключающие в себе "Повесть о семье Гусмана", в немалой степени носят автобиографический характер: Метьюрин писал историю злоключений этого семейства кровью; собственного сердца.