Наиболее ощутительное влияние Метьюрин оказал на произведения французских писателей-романтиков. Возможно, что увлечение им Шарля Нодье было не очень продолжительным и что не раз отмечавшееся воздействие Метьюрина на молодого В. Гюго было несколько преувеличено. Тем не менее оно существовало. Так, несомненно, что Гюго внимательно изучил трагедию "Бертрам" в переводе Тейлора и Нодье, и это сказалось в его романе "Ган Исландец", где наибольшее количество эпиграфов (десять) заимствовано автором именно из Метьюрина (прежде всего из "Бертрама", но также из "Мельмота"). "Ган Исландец" (начатый в мае 1821 г. и оконченный в 1822 г.) хотя и представляет собой исторический роман, но он во многих отношениях создан в манере английского готического романа и традиционного восприятия этого жанра французской "неистовой словесностью". "Гана Исландца" с "Мельмотом Скитальцем" сближали уже современники обоих произведений {Таково было, например, мнение Ш. Нодье, отзыв которого о "Гане Исландце" появился в "Quotidienne" в 1823 г. Р. Брэ в исследовании "Хронология романтизма" считает, что для "Гана Исландца" влияние Метьюрина было определяющим, однако не его "Мельмота", а "Бертрама" (Bray R. Chronologie du romantisme. Paris, 1932, p. 80), что едва ли соответствует действительности.}. В самом деле, в их структуре и образах действующих лиц есть известное сходство: и там и тут действуют мрачные герои, зловещие палачи, убийцы и их невинные жертвы, совершаются трагические и страшные события, решаются философские и этические проблемы о преступлении и наказании, об искуплении и каре; в обоих произведениях сгущающийся устрашающе темный колорит повествования определяет таинственный и фантастический сюжет и нервную напряженность действия. Герои романа, например Ган, граф Алефельд и в особенности его подручный Муздемон, как носители злого "сатанинского" начала сродни Мельмоту, так как им вовсе чужды простые человеческие чувства. Критика давно уже отмечала, что они походят на Мельмота даже своим внешним обликом: у них "пылающий", "огненный" взгляд (regard flamboyant - у Гана), "невыносимый" для окружающих их людей, а также леденящий сердце "чудовищный", "адский" смех, раскаты которого слышатся в моменты катастроф или совершаемого преступления {См Hartland R. W. Scott et le roman frenetique. Paris, 1928, p. 172-173; Ruff, p. 46-47.}. Впрочем, все это - довольно устойчивые признаки "дьявольского" начала, ставшие традиционным отличием образов этого рода в английских готических романах и усвоенные их французскими подражателями {M. Рюфф обращает внимание в связи с указанными подробностями на ряд французских второстепенных романов 20-х годов, например на два романа м-м Бастид, вышедшие в 1824 г., "Проклятый" ("Damne") и "Чудовище" ("Le Monstre"), или на позднейший роман С. Шомье "Трактирщица" ("La Taverniere de Cite", 1835), в которых встречаются те же мотивы и отчетливо чувствуются явные заимствования из "Мельмота Скитальца".}. Отмечались и другие возможные заимствования в произведениях молодого Гюго из повестей и драм Метьюрина {Например, в "Одах и Балладах" Гюго, см.: Ruff. p. 47.}. Несомненно, что "Мельмот Скиталец" находился также в поле зрения молодого Альфреда де Виньи, хотя мы не располагаем по этому поводу свидетельствами самого поэта, тем не менее на такую догадку наводят разнообразные косвенные данные и произведения Виньи первой половины 20-х годов. Между 1821-1824 гг. Гюго и де Виньи находились в близкой дружбе; приятельскими отношениями они были связаны также с Гаспаром Пенсом, который уже был упомянут нами выше как автор сочиненной им феерии на сюжет "Мельмота Скитальца". С другой стороны, из "Дневника" Виньи 1823 г. известно, что в это время он лелеял замысел произведения "Сатана", или "Искупленный сатана" (как оно именуется в письме Виньи к В. Гюго от 3 октября 1823 г.). Этот неосуществленный замысел не следует путать с поэмой Виньи "Элоа", возникшей после незавершенного "Искупленного сатаны", хотя они безусловно взаимосвязаны. "Элоа" - сложное произведение, возникшее под перекрестным воздействием произведений французской, а также иностранных литератур, в том числе немецкой и английской, но сделаны были попытки выделить среди них то влияние, которое шло к Виньи непосредственно от "Мельмота Скитальца"; налицо явное сходство некоторых стихов "Элоа" со страницами романа, где идет речь о встречах Мельмота с Иммали, а в некоторых отброшенных стихах поэмы открываются соответствия с теми тирадами, где Мельмот с горечью и злостью характеризует ей тот порочный мир, в котором она будет обречена жить; в черновых заметках к "Элоа" можно встретить даже "мельмотовский" смех {См.: Ruff, р. 53-56.}.

Подлинный культ Метьюрина мы находим у Оноре де Бальзака, в сильнейшей степени способствовавшего утверждению не только французской, но и общеевропейской славы ирландского писателя. Бальзак хорошо знал многие его произведения, в особенности восхищаясь его "Мельмотом Скитальцем", и испытал на себе его сильное и продолжительное влияние; оно ощущается во многих, в особенности в ранних созданиях будущего автора "Человеческой комедии" {В статье Дж. Клептона о Бальзаке, Бодлере и Метьюрине (Clapton С. Т. Balzac, Baudelaire and Maturin. - The French Quarterly, 1930, July, p. 66-84; September, p- "' -115) о Бальзаке идет речь лишь как об авторе "Человеческой комедии", произведения же его юности оставлены в стороне; о последних, напротив, преимущественно говорится в неоднократно цитировавшейся выше статье Марселя Рюффа "Метьюрин и Французские романтики".}. Один из юношеских романов Бальзака, изданный им под псевдонимом Ораса де Сент-Обена,"Вековечный, или Два Берингельда" ("Le Centenaire, ou les deux Beringheld", 1822), несомненно является прямым подражанием "Мельмоту Скитальцу". Главный герой этого романтического создания Бальзака, подобно своему образцу, отличается исключительным долголетием, но не вследствие договора с дьяволом, а потому, что он открыл некий "жизненный эликсир" и может жить сколько хочет, химическим путем переливая себе жизненную силу длинного ряда юных жертв, погибающих вместо него. Благодаря этому Берингельд-старший достигает неограниченного могущества и власти над людьми и самой природой: он без затруднения преодолевает огромные пространства, видит сквозь стены. Несмотря на явное сходство Берингельда с Мельмотом, между ними есть и существенное различие: долголетие и всемогущество Берингельда не основано на вмешательстве в его судьбу сверхъестественных сил и, напротив, всецело проникнуто его убежденностью в могуществе науки, верой в беспредельность человеческих знаний. Из "Мельмота Скитальца" Бальзак заимствовал для своего романа ряд отдельных мотивов и подробностей. Так, на портрете Берингельда, как и на портрете Мельмота, сделана надпись, удостоверяющая, кого изображает картина, и поставлена дата: "Берингельд, 1500". Бальзак сумел также оценить по достоинству реалистическое правдоподобие тех начальных глав "Мельмота Скитальца", в которых дано описание слуг и сельских кумушек, собравшихся на кухне в доме старого скряги, среди которых Джон замечает старую Сивиллу, или Пифию, - знахарку местного околотка. Очень близкую к этому сцену сельской ассамблеи в таверне для челяди и конюхов при замке Берингельда приводит и Бальзак в своем "Вековечном": среди собравшихся в комнате также выделяется фигура старой кликуши, выкрикивающей свои предсказания собравшимся. Из портрета ее, даваемого автором, видно, как близко следовал он своему оригиналу - Бидди Браннинген - у Метьюрина. "Это была, - пишет Бальзак, - деревенская повивальная бабка, совмещавшая свои акушерские функции с правом гадать, предсказывать судьбу, лечить заговорами и заветными целебными травами. Ей было лет девяносто; у нее была высохшая фигура, хриплый голос, маленькие зеленые глаза, седые волосы, выбивавшиеся из-под плохого старого чепца" {М. Рюфф, сделавший вышеуказанные сопоставления, задает, кстати, вопрос, не сыграла ли известную роль сильно написанная Метьюрином сцена смерти старого Мельмота (см. кн. I, гл. I) для Бальзака, когда он описывал смерть отца Эжени Гранде в более позднем романе, входящем в "Человеческую комедию" (Ruff, p. 49).}. Напомним также, что в романе "Вековечный" была обнаружена целая страница, выписанная Бальзаком почти дословно из XXI главы третьей книги "Мельмота Скитальца", а именно то место, где Мельмот в тайной беседе с Исидорой в ответ на ее вопросы пытается объяснить ей, что такое любовь, прибегая к метафорам и поэтическим сравнениям: "Любить, прелестная Исидора, означает жить в мире, который создает себе твое сердце и чьи формы и краски столь же ярки, сколь и иллюзорны и далеки от жизни. Для тех, кто любит, не существует ни дня, ни ночи, ни лета, ни зимы, ни общества, ни одиночества. В их упоительной, но призрачной жизни есть только два периода, которые в сердечном календаре обозначаются двумя словами: свидание и разлука" и т. д. Любопытно, что эта же цитата с незначительными стилистическими изменениями воспроизведена Бальзаком (и также без указания на источник заимствования) в его частном письме к г-же Берни, что свидетельствует, как хорошо вчитался он в текст столь любимого им произведения Метьюрина и как долго удерживал его в своей памяти {См. статью: Ronai R. Une page du Maturin, copiee par Balzac a deux reprises. - Revue de litterature comparee, 1931, Juillet - Decembre, p. 485-487.}. Недаром в предисловии к роману 1830 г. "Шагреневая кожа" (отнесенному к циклу "Философских этюдов" в уже создававшейся им в это время "Человеческой комедии"), в котором многое восходит к тому же "Мельмоту Скитальцу", Метьюрин назван "самым оригинальным современным автором, которым Великобритания может гордиться" {Бальзак. Собр. соч., т. 24. M., 1960, с. 233 (в дальнейшем цитаты из произведений Бальзака приводятся по этому изданию).}. Высокую оценку любимого писателя Бальзак повторял не один раз, постоянно называя его имя или цитируя различные его произведения. Рядом с Э. Т. А. Гофманом Метьюрин поставлен Бальзамом в его "Музее древностей"; в повести "Блеск и нищета куртизанок" Бальзак сравнивает Метьюрина с Байроном и Т. Муром, в "Эликсире долголетия" - с Гете. Любопытно, что в 1828 г. Бальзак собирался переиздать "Мельмота Скитальца" в принадлежавшей ему в ту пору типографии в переводе Ж. Коэна. Незадолго перед тем в этой же типографии напечатаны были два романа Метьюрина во французском переводе графини Моле, скрывшей свое имя под тремя звездочками (издателями этих романов являлись Мате и Delaimay-Vallee). Вскоре Бальзак обратился к издателю Ж. Юберу (который в свое время выпустил в свет несколько его юношеских романов и остался ему должен некоторую сумму) с предложением продать ему право на переиздание "Мельмота Скитальца": в 1821 г. Юбер издал этот роман (в переводе Ж. Коэна) в первый раз. Сделка между Бальзаком и Юбером была заключена 7 апреля 1828 г. {Письмо Юбера к Бальзаку от 5 апреля 1828 г. по этому поводу было опубликовано Марселем Бутроном в "Bulletin du Bibliophile" (1923, p. 133-134).}, но задуманное второе издание "Мельмота Скитальца" не состоялось, так как неделю спустя Бальзак принужден был отказаться от типографии и приступить к ее ликвидации.