Не скоро огонь во рту перешел из стадии ощущения в стадию воспоминания. Глеб скорчился у ручья, постанывая, поминутно макая в воду пострадавший язык. Некое животное, а скорее апофеоз симбиоза двух животных, подкатилось к нему и утвердилось рядом. Приложив изрядно фантазии, можно было догадаться, что оно с любопытством и долей сочувствия разглядывает Глеба. Внешняя его часть, никак не связанная с внутренней, походила на свернувшегося червя, которого пара лап, объединенных в байдарочное весло, заставляла вращаться как колесо, выступая в роли оси и движителя. Глеб зашипел, и колесо покатилось прочь, изо всех сил отталкиваясь лапами, оставив за собой след жирной белой субстанции - смазки. Зрелище удиравшего колеса развеселило Глеба. Он позабыл о недавнем страдании, воспарил в небо. Желудок его вспомнил о своей пустоте и поспешил сообщить об этом хозяину, но ничего более-менее съедобного Глеб не нашел. А все потому, что незнакомое он пробовать страшился, а знакомой еды ему не встретилось.

Смирившись с причитаниями желудка, Глеб углубился в поиски, дабы, найдя друга, или хотя бы уверившись в его судьбе, поскорее вернуться туда, где деревья полны вкусных спиралек. Дотемна исследовал он окрестности, лег спать голодным, водой желудок обмануть не вышло, и расстроенным чередой неудач. Но и ночь не дала ему отдыха и забвения. С отвратительной регулярностью ежеминутно кто-нибудь задавался целью беспокоить его. Крики, стоны, прикосновения, булькающее дыхание над головой чередовались с неизменностью карусельных лошадок. Рассвет, живописно-прекрасный, Глеб встретил со слезящимися от напряжения глазками и натруженными голосовыми связками. Не казалась ему теперь эта страна приветливой и пригожей, а зверушки - милыми и добрыми.

Он обнаружил, что повсюду вокруг разбросаны такие же города, окруженные одинаковыми садами, и ни гор, ни травянистых деревьев с высоты нигде не видно. Уверив себя, что все обстоятельства дружбы им выполнены, Глеб вернулся в туннель.

Обратный путь показался дольше, поскольку нетерпение всю дорогу кусало Глеба за пятки. Да еще в самый неподходящий момент вздумал прорезаться новый глаз на месте выткнутого. Так что к вони, корням и грязи примкнула боль, превратив возвращение в путешествие по нижним кругам ада. Вытекая, глаз доставил меньше страданий, чем вырастая.

Но наибольший шок караулил Глеба у выхода. Вылез он не в гнезде Адама, как ожидал, а в совсем незнакомом месте. Пустынная, жаркая долина предстала перед ним. Ни кустика, ни лужицы - бескрайняя глиняная равнина, синее безоблачное небо и красный диск здешнего хозяина - солнца. Глеб поднялся как можно выше, но остроты его глаз не хватило для победы над однообразием вида. Раздвинувшиеся края блюда земли поглотили дымкой желтую мертвую поверхность. Мучитель-голод развернулся вовсю, трубил в трубы, бил в барабаны, разрывал живот и голову. Видя, что ничто его не изгоняет, он замыслил если не уморить Глеба, то хотя бы лишить его остатков разума, зациклив на себе все мыслительные процессы.

Солнце слепило, да и из-за растущего глаза все вокруг двоилось. Глеб не сразу обнаружил мечущуюся внизу фигурку. Адам! Друг, изможденный, еле живой, изо всех сил старался привлечь к себе внимание, а, уверившись в том, что он замечен, свалился, истратив последние сохранившиеся крохи возможностей. Кое как Глеб привел его в чувство. Только бы у него достало сил проползти злосчастный туннель! Адам, однако, руководствовался собственными соображениями. Лезть в дыру он наотрез отказывался. Скулил, упирался руками, ногами и крыльями. Глеб, ценой неимоверного напряжения мышц, втолкнул товарища в нору и пропихал его до тех пор, пока тот не понял, что обратной дороги нет. Путешествие тянулось целую вечность. Порой Глебу казалось, что ползут они по кругу, постигая отчаяние бесконечности. Локти и колени прошли все этапы истязаний, перестав в конце концов что-либо чувствовать. Адам чуть ли не через каждый шаг надолго замирал, безуспешно сражаясь со слабостью. Лежал ничком, сипло дышал, с каждым разом все тяжелее поднимался.

Вновь свет они увидели в саду красных деревьев. Пока Глеб нежился в ручье, смывая грязь. Адам, никогда раньше не видавший воды, хотя воздух его родины почти полностью из нее состоял, отлеживался в сторонке, радуясь отсутствию движения. Стояло раннее утро. Длинные полосы сумрака прятались за деревьями от восходящего светила, карикатурно копируя форму своих спасителей, окруженные безудержным сиянием красного золота. Золотой пылью обсыпало и кожу Адама. Глеб же, вымытый, свежий сверкал как новая пожарная каска. Все-таки здесь было неплохо, особенно в сравнении с душной пустыней и тесной норой.

Адам распробовал воду. Отныне он поселился в ручье, сочтя здешнюю атмосферу чрезмерно сухой. После пустыни он маниакально боялся сухости, ставшей для него синонимом мучительной гибели. Глеб, в свою очередь, не злоупотреблял водными процедурами, опасаясь переохладиться. Смерть он связывал не с сушью, а с холодом.

Друзья позабыли о голоде. В утро прибытия Адам обнаружил несметные залежи пищи. Он открыл в себе задатки хищника, задавив маленького зверька, на свою беду заинтересовавшегося новичками.

Этот любознательный ком кожи незаметно подобрался к Адаму и по здешней традиции тронул его влажным щупальцем, вынырнувшим из под складок. Адам не ждал прикосновений и повел себя как и подобает напуганному: встрепенулся, зашипел. А затем, в нарушение не только местных обычаев, схватил зубами нарушителя покоя, чья кожа оказалась тонкой, а костей и вовсе не обнаружилось. Вкус плоти удовлетворил его. Глеб, отведав кусок, любезно предложенный другом, нашел мясо просто восхитительным. Бедолага, закончивший жизнь утехой гурмана, роковым своим любопытством навлек несчастье не только на себя, но и на своих родственников. Глеб с Адамом с диктуемым обменом веществ постоянством кружили над парками как коршуны, выглядывая беззаботные кожаные кочаны, не умевшие ни убегать, ни прятаться, ни обороняться. Запах крови удивительно сочетался с праздником жизни, царством ярких, насыщенных красок, безудержным разнообразием форм, раем наяву, оправдывался и облагораживался безнаказанностью, безропотностью жертв.

Однажды друзья попробовали внести в меню разнообразие: поймали безголовую лягушку. Мясо ее жесткое, безвкусное, желудки отторгли, не пожелав расходовать на него соки. С экспериментами покончили: не хватало еще отравиться.

Глебу нравилось наблюдать за работой горожан, особенно когда они украшали деревья в садах. В этом своем увлечении он не был одинок. Художников всегда окружала свита зевак. Животные, ходячие сосиски, Глеб замерев провожали взглядами каждое движение творца. Вот он острым шипом провел на стволе безукоризненную окружность. Выделившаяся клейкая смола молниеносно застыла, залечила травму. Вот он украсил выпуклую кромку диска зигзагами. Некоторые из зрителей-сосисок заволновались, узнали в рисунке символ солнца. Вот художник начертал грушу. Вот он окружил ее штрихами. Из толпы, горделиво красуясь, выступила груша на паучьих лапах. Остальные зашевелились, плотнее обступили живописца. Каждый мечтал попозировать.

Стоял душный вечер - итог жаркого дня. Глеб с Адамом переваривали поглощенную за ужином плоть, лежа под деревьями. Они утешались иллюзией прохлады, якобы сбереженной под зыбкой тенью. Зной не жаловал никого, но вот-вот его назойливые объятия должны были ослабнуть, разойтись в сумеречной нежности. А ночью, когда свежесть дымкой прижатого к земле тумана съежит кожу, покроет ее пупырышками, озябшее тело возмечтает о сегодняшнем пекле.

Друзей сморил сон, вязкий, тягучий, - сон пресыщенных беззаботностью. Что им виделось, какие картины измыслили их освобожденные разумы? Семь печатей покрыли эту тайну, поскольку пробудившись они не имели ни времени, ни желания переваривать грезы. Ведь разбудили их не ласковые лучи утреннего солнца, а нестерпимое жжение. Добрый десяток жителей близлежащего города обступили их, плюясь едкой слюной сквозь полые посохи. Кожа в местах попадания слюны вздувалась пузырями, горела огнем. Друзья взмыли в воздух, но кислотные плевки, усиленные трубками, настигали их, до дыр прожигая перепонки крыльев.