— Прощай, аббат, — произнес Жеан, выходя в коридор. — Оставляю тебя наедине с твоей совестью. Думаю, у вас есть что сказать друг другу.

Он ушел, убежденный, что никогда больше не увидит Дориуса. А что творилось у него в душе, могли описать лишь ученые мужи и поэты, разбирающиеся в душевных муках.

Жеан вышел из замка тем же путем. Ожье ждал его по ту сторону рва.

— Ну что, дружище? — спросил он, нагнувшись к шее своей лошади. — Ты все сделал? У тебя такой вид, будто в твоих венах не осталось ни капли крови, можно подумать, что зарезали тебя, а не ты Дориуса.

Не ответив, Жеан вставил ногу в стремя; у него так сжало горло, что он не знал, как прозвучит его голос, если он заговорит. Что до остального, то тут Ожье почти не ошибся. Руки и сердце Жеана были холодны, как у трупа.

ГЛАВА 18

ПРИГОВОР

Он расстался с Ожье после того, как повторил ему откровения аббата. Старый рыцарь предложил разыскать Ирану и отрубить ей голову, Жеан отказался. Если уж наказывать трубадуршу, то он сделает это сам. Решение придет в нужный момент… если только глаза молодой женщины не лишат его смелости…

Итак, Жеан взял вьючную лошадь своего товарища и поскакал в направлении Каллуекского леса, стараясь держаться подальше от больших дорог. Ему было холодно; без своего кожаного жилета он чувствовал себя голым.

Наконец на горизонте показался холм, поросший колючим кустарником. На его вершине торчали обжитые воронами руины бывшего монастыря. Жеан привязал лошадь в роще и, вооруженный кинжалом, стал искать скрытый проход, упомянутый Дориусом. Не так-то легко было найти его. Кусты колючего терновника поднимались по склону, переплетались, образуя непроходимую сеть, продираясь сквозь которую, уже через пятнадцать шагов можно было содрать с себя кожу; спасли бы только кольчуга, толстые сапоги и шлем с опущенным забралом.

Жеан все-таки отыскал его. Узкая тропинка уходила вверх по прорубленному в зарослях туннелю. Продвигаться по ней нужно было ползком, иногда — на четвереньках. Лоскутки ткани на шипах свидетельствовали о том, что здесь недавно проходили.

Когда Жеан добрался до вершины холма, в голове у него было пусто. Вылетели все нужные слова, заготовленные им во время скачки. Из зарослей он вылез с порезанными локтями и коленями, оцарапанным лицом, в изодранной в клочья рубашке. Остатки сооружения держались только чудом. Судя по закопченным камням, обитель, должно быть, когда-то подожгли. Плющ густой сетью накрыл ее, не давая развалиться каменной кладке.

Жеан стоял в нерешительности. Он почувствовал страх, боязнь увидеть слившиеся тела Ираны и Робера. Что-то ему подсказывало, что тогда он прирежет их обоих… Да, оставит их там окровавленных на трухлявом тюфяке…

— О, это ты… — произнес сзади женский голос.

От ярости у Жеана гудело в ушах, и он не услышал, как Ирана подошла. Ее лицо было бледным, осунувшимся, глаза покраснели.

— Да, — буркнул Жеан. — Как видишь… как ты ни старалась, я все еще живой.

— Тем лучше, — сказала Ирана. — Ты мне нравишься… я бы тяжело переживала твою смерть.

— Переживала бы? — усмехнулся проводник. — Да ты все сделала, чтобы утопить меня в реке… Я уж не говорю о том, что произошло на той горе, когда ты столкнула меня в овраг, пыталась зарезать..

Ирана пожала плечами.

— Я боялась за Робера. Я была убеждена, что ты убьешь его. Он бы не устоял против тебя. Я должна была помимо воли Робера защищать его, ведь он действительно верил, что там, на горе, затаился монстр. Он и не подозревал, что я была его ангелом-хранителем. Да, его нужно было оберегать, но к тебе я никогда не испытывала ненависти… Нет, никогда… Ты так наивен… трогательно наивен. Ты не раз пробуждал во мне сочувствие. Мне иногда казалось, что я причиняю зло безобидному, ни в чем не виноватому щеночку.

— Ты играла мною, — проворчал Жеан.

Ирана вновь пожала плечами.

— Не будь несправедливым, — с легким раздражением в голосе сказала она. — Я предоставляла тебе шанс вырваться из этой адской карусели. Вспомни… пустой дом в тупике… Дом, в который привел тебя зверь, — в котором я каждый вечер накрывала стол в твою честь.

— Дом с тремя черными котами? — задумчиво проговорил Жеан.

— Да. Я приносила туда для тебя подарки, которые крала в сокровищнице Орнана де Ги. Боевой конь, кольчуга… Это было легко, достаточно было пошарить в запасниках замка. Я старалась поставить себя на твое место, выбрать то, что доставило бы тебе большую радость. Я надеялась, что ты возьмешь все это и не долго думая уедешь из города.

— Смеяться вздумала надо мной! Пища-то была отравлена.

— Не мною, — запротестовала Ирана. — После меня туда приходил Дориус. Он сам потом сознался… Он ждал моего ухода, чтобы приправить еду своим ужасным ядом. Он же и котов менял, желая одурачить тебя. Меня он находил слишком сентиментальной. А тебя он опасался…

Ее голос надломился.

— Я все больше привязывалась к тебе, — призналась Ирана. — О! Не любовь, нет… дружеские чувства. Мне очень хотелось, чтобы ты стал для меня кем-то вроде брата. Зла я тебе совсем не желала. Потому я и надеялась, что ты уедешь. Мне хотелось, чтобы ты забрал доспехи, коня и умчался без оглядки. Не думаю, что я такая уж плохая. Все было бы проще, если бы ты это сделал.

— Значит, пищу отравлял Дориус? — растерянно переспросил Жеан.

— Да, уловка с котами — тоже его рук… Клянусь, я об этом ничего не знала. Я и вправду щадила тебя. Но ты отказался от всего, упрямо шел к своему концу. А после я уже ничего не могла для тебя сделать, нужно было оберегать Робера. Любовь целиком завладела мною. Тебе не понять… надо познать настоящую страсть, тогда откроется, что обычные законы теряют смысл. Мне было наплевать на все. Другие для меня просто не существовали. Был только Робер. Бесполезно тебе объяснять, такое идет изнутри. Потребность чрева, души, сердца… Я ни о чем не жалею. У меня нет угрызений совести… Мне даже полегчало оттого, что ты выкарабкался.

— Но яд… — недоумевал проводник. — Все эти отравленные люди, земля и все, что на ней, испачканные ядом, который ты рассыпала повсюду…

— Ты преувеличиваешь, — возразила Ирана. — Не так уж я свирепствовала, я не могла одновременно бывать в нескольких местах! На самом деле они большей частью сами отравляли друг друга. Я тебе уже говорила; они воспользовались эпидемией отравлений, чтобы сводить счеты. Я же только показала им способ. По ночам мне случалось частенько встречать этих добропорядочных горожан, крадущихся с пузырьком яда в руке. Они подражали мне. Зверь обеспечивал им безнаказанность. Они отравляли пруд нелюбимого соседа, траву на лугу, который им не достался. Все эти тысячи преступлений списывались на чудище…

Ирана с иронией посмотрела на Жеана и спросила:

— Полагаю, ты убил Дориуса?

— Нет, — отрезал проводник.

— Ах, даже так? — удивилась молодая женщина, вздернув брови. — Я считала тебя более безжалостным. А зачем ты сюда пришел? Перерезать мне горло?

«Еще не знаю…» — чуть не ответил Жеан.

— Если хочешь меня убить, не мешкай! — бросила Ирана с неожиданной горячностью; слезы скатывались по ее щекам. — Я сяду на этот камень, подниму волосы, чтобы тебе было удобнее. Думаю, ты сделаешь это безболезненно, ты же воин. Начинай не колеблясь, ты окажешь мне услугу.

— Что случилось? — спросил Жеан. — Где Робер? Он покинул тебя? Ты не смогла удержать его всеми своими хитростями?

— Да, — тихо промолвила Ирана. — Он меня покинул.

И, схватив проводника за руку, втолкнула его в развалины обители. Жеан с порога увидел Робера де Сен-Реми. Тот повесился на толстой обугленной потолочной балке; его когда-то красивое лицо перекосилось в отвратительной гримасе.

— Смотри! — скрежетнула зубами Ирана. — Ты оказался прав: я не сумела его удержать. Он не смог пережить смерти своей дорогой Оды. Я все предусмотрела, кроме этого. Я воображала, что мои ласки заменят ее. Я была слишком уверена в себе… Я думала, что выиграла партию, когда затащила Робера в свою постель, но утром я нашла его там… Он, такой красивый, выбрал столь безобразную смерть…