ГУРДЖИЕВ В РОССИИ
В 1912 г. Гурджиев появляется в Москве и Петербурге, выступая с лекциями и создавая группы людей, заинтересованных в работе над собой. Весной 1915 г. Гурджиев встречается с Успенским, который к тому времени уже объездил многие страны мира, был в Индии, в Египте, наблюдал воочию Сфинкса, Тадж Махал и Собор Парижской Богоматери. Успенский увлекался теософией, оккультизмом; он уже написал брошюру об Арканах таро и резюмировал свои изыскания в книге "TETRIUM ORGANUM". Позднее, уже в наше время Раджниш (Ошо) назовет эту книгу третьей по значимости после "Органона" Аристотеля и "Нового органона" Фрэнсиса Бэкона... Впоследствии Гурджиев признался Успенскому, что эти книги обратили внимание Гурджиева к личности Успенского, и вовлечение его в школу Гурджиева было заранее продумано и запланировано.
Русское общество в период первой мировой войны уже было пронизано исканиями мистических движений, школ и кружков, салонов и философских обществ. Экзотический восток стал приоткрывать свои вуали перед взором русских интеллигентов, мечтателей, поэтов-символистов. До встречи с Гурджиевым Успенский по-своему формировал свое мировоззрение. Он осознавал себя творцом "новой модели Вселенной": мир представляется многомерным, а мистицизм - "познанием расширенным сознанием" того ноуменального мира "вещей в себе", о котором говорили философы и мистики различных времен и культур. Его развитие было "стремительным и вполне в духе прекрасного начала века", как отмечает Аркадий Ровнер. В 13 лет он интересовался снами и психологией; в 16-открыл для себя Ницше, задумался серьезно над идеей "сверхчеловека"; в 18 лет он стал писать статьи и книги, пришел к исчерпанности рационализма и сделал шаги в поисках "неведомого знания". В 29 лет он увлекся идеей "четвертого измерения", которая могла обосновать всякое "чудесное", исходя из математических моделей многомерного мира и перехода от обычного времени к измерению "вечности".
Школы, которые находил Успенский на Востоке, требовали разрыва с культурой Запада, - но Успенский верил в разум и интеллектуальную свободу, которой оставался чужд аморфный мистицизм Востока. Экстазы медитаций он сравнивал с "прелестью" необычных состояний, которые посещают аскетов и монахов и хорошо известны старцам эзотерического христианства (последователям Григория Паламы, исихастам) и описаны в "...". В полной растерянности от неудачи своих поисков за границей, Успенский неожиданно для себя столкнулся с самым загадочным, пожалуй, из людей нашего столетия. В лице Гурджиева Успенский встретился с совершенно новой формой мышления. Система, которую он стал жадно изучать с помощью "человека с лицом индийского раджи или арабского шейха", оказалась способной сплавить, воссоединить все знание, которое было ему известно, включая религиозные, философские, оккультные и научные формы и принципы. Теперь он мог избавиться от чувства досады, испытанного при чтении Е.П.Блаватской, Анни Безант, Чарлза Летбиттера, Папюса и новомодных писателей "от йоги" профанических волн начала века.
Гурджиев за короткий срок дал такую мощную энергию знания, которая обрушилась на интеллектуальную остроту Успенского подобно лавине водопада. Целая сеть новых понятий, структур и практических упражнений ломала иллюзорные стереотипы обыденных, хотя и квазинаучных, представлений о мире, человеке и высших влияниях. Гурджиев обратил его внимание на трагический разрыв в европейском мире "сущности" (внутренний человек) и "личности" (внешний человек, "персона", "маска", "имитатор", "приспособленец к окружающей среде). Сущность остается у взрослого человека, воспитанного в мире фальши и подражания, на уровне шестилетнего ребенка, в то время как личность его - множество мелких "я", спрессованных в рой или легион противоречивых мотивов и желаний, - гипертрофированно увеличивается, подчиняя сущность, превращая ее в раба, в "золушку". Идея развития сущности человека, - переход на третью ступень, на которую не вступают обычные люди, - предстала перед учениками Гурджиева, как вполне конкретная и реально ощутимая задача. Гурджиев, в отличие от многих других, не просто нечто утверждал или провозглашал, - он давал ясные упражнения и методы, позволяющие изменить себя, совершить скачок в направлении роста сущности. Сущность можно сравнить с забитым "гадким утенком", который не подозревает, что может стать "лебедем"...
Каждая из идей, - которая всегда в Системе "Четвертого пути" сопровождалась практическим аспектом понимания, была направлена на живого человека (познание мира соотносилось с познанием человека и наоборот), могла послужить темой для создания какой-либо новой философской системы, которыми был наполнен спекулятивно-образованный Запад. Перечислим лишь несколько из таких идей, образующих взаимосвязанное и согласованное целое: идея "разделения внимания" и "самовспоминания"; идея "четырех состояний": сон; бодрствование; третье состояние, "самовспоминание"; четвертое состояние сознания, "объективное сознание", трансцендентное "озарение"; идея множества "я"; идея оппозиции "личности" и "сущности"; идея масштаба, включенности одних уровней бытия в другие, более "вечные" и "свободные"; идея Луча творения и иерархии миров во Вселенной; идея закона "трех сил" и "семи нот" (принцип триады и октавы); идея механичности людей, потери "самих себя"; идея ненаблюдаемости и скрытности "третьей силы"; идея четырех центров-умов, функционирующих в органической машине человека и др.
Для усвоения идей и принципов школы "Четвертого пути" существовал специальный язык, который был утрачен когда-то очень давно, во времена строительства Вавилонской башни и так называемого переселения и смешения "народов" и культурных языков. Гурджиев утверждал, что осталось три проекции, три модификации единого "универсального языка": первая модификация - "на первом из них можно говорить и писать, оставаясь в пределах своего собственного языка, с той лишь разницей, что когда люди разговаривают на своем обычном языке, они не понимают друг друга, а на этом, ином языке понимают" (в другой раз он назвал такой язык "философией" и сопоставил его с первым внутренним кругом, "эзотерическим" слоем внутреннего человечества, указывая на Индию, где сохранилась эта форма изложения и общения); вторая модификация - "во втором языке письмо одинаково для всех народов, как, скажем, цифры или математические обозначения; но люди все еще говорят на своих собственных языках; однако каждый из них понимает другого, хотя бы этот другой говорил на незнакомом языке" (иначе - это "наука", "мезотерический" слой внутреннего человечества, исторически такой язык сохранился в Египте, на Ближнем Востоке); третий язык один и тот же для всех, как письменный, так и разговорный; на этом уровне различия между языками совершенно исчезают" (это "практика", "эзотерический", ядерный слой внутреннего человечества, этот "язык" сохранился в Средней Азии, Туркестане, Месопотамии). "Внешнее человечество" - вне стен того "града" или "крепости", который построил, возможно, еще Гилгамеш, когда создавал принципы эзотерических основ бытия, методов совершенствования, достижения бессмертия, приближения к божественному уровню.
Такое подразделение "языков" было известно, по всей видимости, Моисею, Пифагору, Платону, адептам каббалы, суфизма, эзотерического христианства и другим мистическим учениям, в основе которых можно проследить скрытый код Тетрады или Тетраграмматона - способа расчленения единого Логоса-Смысла на ступени или стадии постепенного соединения знания и бытия. Попытку сделать этот код более доступным для западной культуры предпринял Данте Алигьери, хотя его теория четырех смыслов (совпадающая с символикой Филона, Оригена, каббалы, суфийских мастеров и гностиков) осталась непонятой и неразработанной европейской традицией.
Новый период жизни Успенского начинается после революции 1917 года, когда по приглашению Гурджиева он приехал в Александрополь, а затем в Ессентуки, где поселился в доме на Пантелеймоновской улице. В это место постепенно съезжались другие ученики Гурджиева, образуя сплоченную группу, целиком отдававшуюся работе, общению. И обучению. Ложились спать поздно, вставали рано, с восходом солнца: "За шесть лет не наговорились столько, сколько мы наговорились за эти шесть недель". В самый разгар мировой и гражданских войн, среди террора и многочисленных банд, в Ессентуках, незаметно от влияний планетарных пожаров и кровопролитий, шла интенсивная, кропотливая работа по созданию пробужденного сознания... Такая особенность свойство эзотерической школы, которая должна уметь извлекать "пользу" из любой ситуации, какой бы она ни была. Гурджиев продемонстрировал своим ученикам не на словах, а на деле, что он умеет и как он умеет делать в самой безвыходной и критической, на первый взгляд, обстановке. Он мог бы подписаться под афоризмом, восходящим к Лао-цзы: "Чем хуже - тем лучше". Если для Успенского события 1917 года в России казались лишь "массовым безумием", то для Гурджиева они были побудительным мотивов и условием настоящей практики. Ведь Гурджиев всегда был "за" экстремальные ситуации, когда требуются "сверх-усилия", без которых реальное преобразование себя невозможно: "Школы настоятельно необходимы... человек чересчур ленив... он боится сделать себе что-либо неприятное. Самостоятельно он никогда не достигнет необходимой интенсивности".