– Ну, будет реветь, дурачок! - сказал Давид, обращаясь к Сёмке. - Мы еще с ними посчитаемся! Поди-ка лучше оденься: пойдем на Александровскую. Я куплю тебе к празднику новые сапожки. А оттуда сходим еще в погребок за вином...

Как рукой сняло Сёмкины слезы! Он забыл все перипетии сегодняшнего дня и побежал одеваться.

– Ну, торопись, торопись! - говорил отец.- Живо! Не забудь, что сегодня канун пасхи. Расхватают все сапоги и вина к празднику нам не оставят...

Глава 31

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Давид Шапиро только что вернулся из бани красный, как вареный рак, с аккуратно подстриженными пейсами и бородкой и в данный момент облачался в крахмальную рубаху и с переменным успехом воевал с запонками, галстуком и прочими деталями праздничного туалета.

В соседней комнате Бетти делала себе новую модную прическу.

Только Сёмка был уже вполне готов к празднику. Новенький, застегнутый на все пуговицы мундир, скрипящие и пахнущие кожей новые сапоги и ароматы, доносившиеся из кухни, - все это напоминало о близком "сейдере"[16]. Готовясь к нему, Сёмка просматривал "Агаду"[17].

Это было одно из тех старинных иллюстрированных изданий, которые в порядочном еврейском доме с незапамятных времен переходят из рода в род, прячась в закоулке в течение всего года и неизменно появляясь на виду к пасхе.

Сёмку привлекал не столько самый текст, снабженный многочисленными комментариями, сколько иллюстрации. О художественности последних можно было спорить, но тем более они заинтересовывали. Особенно выделялась неизвестно по какой причине попавшая сюда иллюстрация, изображавшая жертвоприношение Авраама. Благодушный и самоотверженный патриарх выглядел здесь, как разбойник с большой дороги, убивающий своего единственного сына не столько по велению Божьему, сколько из личных побуждений. Разбойничьего облика Авраама ничуть не умаляли чудовищно растрепанные пейсы, а кавказский кинжал, которым он собирался пронзить свою жертву, только подчеркивал нелепость рисунка. Разглядывая эту "картинку", Сёмка переживал самые разнообразные чувства от страха за несчастного Исаака до радостного сознания, что ангел Божий поспел вовремя, чтобы отвести кинжал отца от сердца сына...

Все в доме постепенно настраивались на праздничный лад, только Рабинович не разделял общего настроения.

Он сидел у себя в комнате и читал взасос материалы о ритуальных убийствах, которыми его снабдил раввин. Он успел уже познакомиться в подробностях с ритуальными процессами в Гродно, Велиже, Борисове, Саратове и других городах. Внимательно следил за официальным правосудием, которое на показаниях гулящей девки или унтер-офицера из выкрестов строило обвинение целого народа в нелепейшем преступлении.

Волнуясь и негодуя, Рабинович то и дело вскакивал с места и шагал по комнате, бормоча проклятия... Потом, бросив чтение, вытащил свой дневник и начал записывать: "Сегодня я почти весь день посвятил ритуалу, я уб..." На полуслове Рабинович вздрогнул и выронил перо: резкий характерный звонок разорвал тишину...

То был знакомый местным евреям звонок, по которому они безошибочно узнают полицию...

Давид Шапиро тотчас сказал: "Полиция!"

Натянул на себя впотьмах сюртук и помчался к дверям, но на пути его остановила Сарра:

– Куда ты летишь? Какая там полиция? Пора уж знать, что облавы бывают по ночам, а не среди бела дня!

– Почем ты знаешь, что это облава?

– А что ты думаешь, тебя пришли с праздником поздравлять?

– Вечная история с этой женщиной! Не может не спорить! Когда я говорю: полиция, значит - полиция!

Стоявшие за дверьми, очевидно, не были склонны дожидаться окончания спора между супругами и снова подняли такой трезвон, что и Давид и квартирант понеслись взапуски к дверям, и, хотя увидав нежданных гостей, Давид стал похож на мертвеца, он все же не преминул бросить на ходу жене:

– Ну, кто прав?

Из всей ввалившейся в дом компании Шапиро признал лишь одного знакомого надзирателя, с которым ему приходилось часто встречаться и с которым у Давида установились приятельские отношения. Они даже были на "ты". По крайней мере, надзиратель не отказывал Давиду в этом проявлении дружбы...

Среди остальных выделялась высокая фигура чиновника, производившего впечатление судьи или судебного следователя, затем какой-то не то армейский офицер, не то жандармский полковник и еще одна, державшаяся в стороне личность в синих очках, с чувственными отвисшими губами. Давид никак не мог вспомнить, где он видел этого человека, но Бетти и Рабинович сразу узнали в нем того самого чиновника, который производил зимой "ревизию" в доме Шапиро и арестовал Рабиновича.

Не понимая, какое отношение все эти лица имеют к "правожительству", и не испытывая на этот счет никаких волнений, Давид Шапиро был на редкость спокоен и с любопытством ожидал, что будет дальше.

Долго ждать Давиду не пришлось. Знакомый околоточный надзиратель заявил, что пришедшие намерены произвести обыск.

– Обыск? - переспросил спокойно Давид. - По какому случаю? Разве я что-нибудь украл?

– Ну там украл - не украл, а поискать нужно! Авось что-нибудь и найдем! сказал надзиратель полушутливо-полуофициально.

– С удовольствием! - радушно отозвался Шапиро.

Сарра не поняла, чему так радуется муж, и он поспешил ей объяснить:

– Они хотят сделать у нас обыск! Ну, понимаешь, искать...

– Что искать? Прошлогодний снег?

– Ну какое тебе дело? Пусть ищут!..

Субъект в синих очках подмигнул надзирателю и указал на запертый шкаф. Надзиратель спросил у Давида ключи.

– Откуда у меня ключи? - проговорил с усмешкой Давид. - Ключи - это ее дело... Сарра! Где ключи? Открой им шкаф!

– Как это открыть шкаф? - удивилась Сарра. - Там же лежит маца!

– Ну, а если маца, так что? Съедят они твою мацу, что ли?

– Что ты говоришь? А если не съедят? Они же испортят ее всю!

Из этого разговора пришедшие разобрали одно только слово: "маца". И подметили перепуганное лицо Сарры. Очевидно, ей очень не хотелось открывать шкаф... Чиновники многозначительно переглянулись. "Знает, мол, кошка, чье мясо съела!.."

Но Давид истолковал этот взгляд по-своему, он решил, что "господа" посмеиваются над Саррой, и сочувственно улыбнулся:

– Она боится, чтобы вы не "охомецовали" ее мацу! Хе-хе!

Объяснения мало удовлетворили чиновников, и Давид Шапиро получил официальное приказание немедленно открыть шкаф.

Глазам чиновников представилось эффектное зрелище: три нижних полки были заняты мацой, а на верхних стояли горшки с жиром, яйцами, луком, лежали перец, хрен и прочие снадобья.

Отдельно в сторонке стояло нечто среднее между горшком и банкой, накрытое сверху белой бумагой с наклейкой, на которой еврейскими буквами было написано: "Кошер шэл пейсах".[18] Этот сосуд привлек особенное внимание чиновников. С исключительной осторожностью он был снят с полки.

– Что здесь? - спросил один из обыскивавших у Давида.

– Это подарок к пасхе.

– От кого?

– От сестры.

– От вашей сестры?

– Да! У меня есть богатая сестра, то есть она замужем за богатым человеком, очень набожным хасидом!

– Хасидом? - насторожился чиновник и переглянулся с остальными. - Нельзя ли вскрыть эту посудину?

– Отчего ж, с большим удовольствием, - сказал Давид и уже принялся было за веревочку, но в это время прибежала Сарра:

– Осторожно, ты разольешь!

– Чего ты боишься? - рассердился Давид. - Чего ты дрожишь? Что я тут разолью? Подумаешь, есть чего пугаться! Когда велят открыть, нужно открывать. Обыск - не ревизия правожительства!

– Ну, будет, будет, - перебил жандарм, - на вашем жидовском жаргоне успеете наговориться, когда мы уйдем. А пока извольте открыть банку.