Захаров вышел из прозекторской в кожаном фартуке, черные перчатки перепачканы какой-то бурой слизью. Лицо опухшее, похмельное, в углу рта потухшая трубка. - А-а, губернаторово око, - вяло сказал он вместо приветствия. - Что, еще кого-нибудь ломтями нарезали? - Егор Виллемович, сколько т-трупов проституток у вас в леднике? резко спросил Эраст Петрович. Эксперт пожал плечами: - Как велел господин Ижицын , теперь сюда тащут всех гулящих, кто окончательно отгулял. Кроме нашей с вами подружки Андреичкиной за вчера и сегодня доставили еще семерых. А что, желаете поразвлечься? - развязно осклабился Захаров. - Есть и прехорошенькие. Только на ваш вкус, пожалуй, нет. Вы ведь потрошёнок предпочитаете? Патологоанатом отлично видел, что неприятен чиновнику, и, кажется, испытывал от этого удовольствие. - П-показывайте. Коллежский советник решительно выпятил вперед челюсть, готовясь к тягостному зрелищу. В просторном помещении, где горели яркие электрические лампы, Фандорин первым делом увидел деревянные стеллажи, сплошь уставленные стеклянными банками, в которых плавали какие-то бесформенные предметы, а уж потом посмотрел на обитые цинком прямоугольные столы. На одном, подле окна, торчала черная загогулина микроскопа и там же лежало распластанное тело, над которым колдовал ассистент. Эраст Петрович мельком взглянул, увидел, что труп мужской и с облегчением отвернулся. - Проникающее огнестрельное теменной части, Егор Виллемович, а более ничего-с, - прогнусавил захаровский помощник, с любопытством уставившись на Фандорина - личность в полицейских и околополицейских кругах почти что легендарную. - Это с Хитровки привезли, - пояснил Захаров. - Из фартовых. А ваши цыпы все вон там, в леднике. Он толкнул тяжелую железную дверь, оттуда дохнуло холодом и жутким, тяжелым смрадом. Щелкнул выключатель, под потолком зажегся стеклянный матовый шар. - Вон наши героини, в сторонке, - показал доктор одеревеневшему Фандорину. Первое впечатление было совсем не страшное: картина Энгра "Турецкая баня". Сплошной ком голых женских тел, плавные линии, ленивая неподвижность. Только пар не горячий, а морозный, и все одалиски почему-то лежат. Потом в глаза полезли детали: длинные багровые разрезы, синие пятна, слипшиеся волосы. Эксперт похлопал одну, похожую на русалку, по голубой щеке: - Недурна, а? Из дома терпимости. Чахотка. Тут вообще насильственная смерть только одна: вон той, грудастой, голову пробили камнем. Две самоубийство. Три - переохлаждение, замерзли спьяну. Гребут всех, кого ни попадя. Заставь дурака Богу молиться. Да мне что - мое дело маленькое. Прокукарекал, а там хоть не рассветай. Эраст Петрович наклонился над одной, худенькой, с россыпью веснушек на плечах и груди. Откинул со страдальчески искаженного, остроносого лица длинные рыжие волосы. Вместо правого уха у покойницы была вишневого цвета дырка. - Эт-то еще что за вольности? - удивился Захаров и глянул на привязанную к ноге трупа табличку. - Марфа Сечкина, 16 лет. А, помню. Самоотравление фосфорными спичками. Поступила вчера днем. Однако при обоих ушах была, отлично помню. Куда ж у ней правое-то подевалось? Коллежский советник достал из кармана пудреницу, молча раскрыл ее, сунул патологоанатому под нос. Тот взял ухо недрогнувшей рукой, приложил к вишневой дырке. - Оно! Это в каком же смысле? - Хотелось бы узнать от вас. - Фандорин приложил к лицу надушенный платок и, чувствуя подступающую дурноту, приказал. -Идемте, поговорим там. Вернулись в анатомический театр, который теперь, невзирая на разрезанный труп, показался Эрасту Петровичу почти уютным. - Т-три вопроса. Кто здесь был вчера вечером? Кому вы рассказывали про расследование и про мое в нем участие? Чей это почерк? Коллежский советник положил перед Захаровым обертку от "бандерори". Счел нужным добавить: - Я знаю, что писали не вы - ваш почерк мне известен. Однако, надеюсь, вы понимаете, что означает сия к-корреспонденция? Захаров побледнел, охота ерничать у него явно пропала. - Я жду ответа, Егор Виллемович. Вопросы п-повторить? Доктор помотал головой и покосился на Грумова, который с преувеличенным усердием тянул из зияющего живота что-то сизое. Захаров сглотнул - на жилистой шее дернулся кадык. - Вчера вечером за мной сюда заезжали товарищи по факультету. Отмечали годовщину... одного памятного события. Их было человек семь-восемь. Выпили тут спирту, по студенческой памяти... Про расследование, возможно, сболтнул - плохо помню. День был вчера тяжелый, устал, вот и развезло быстро... Он замолчал. - Третий вопрос, - напомнил Фандорин. - Чей почерк? И не лгите, что не узнаете. Почерк характерный. - Лгать не приучен! - огрызнулся Захаров. - И почерк я узнал. Только я вам не доносчик, а бывший московский студент. Выясняйте сами, без меня. Эраст Петрович неприязненно сказал: - Вы не только бывший студент, но еще и нынешний судебный врач, д-давший присягу. Или вы запамятовали, о каком расследовании идет речь? И совсем тихим, лишенным выражения голосом, продолжил. - Я могу, конечно, устроить проверку почерка всех, кто с вами учился на факультете, только на это уйдут недели. Ваша корпоративная честь при этом не пострадает, но я позабочусь о том, чтобы вас отдали под суд и лишили права состоять на г-государственной службе. Вы, Захаров, меня не первый год знаете. Я слов на ветер не б-бросаю. Захаров дернулся, трубка заерзала влево-вправо вдоль щели рта. - Увольте, господин коллежский советник... Не могу. Мне после руки никто не подаст. Я не то что на государственной службе, вовсе по медицинской части работать не смогу. А лучше вот что... - Желтый лоб эксперта собрался морщинами. - У нас сегодня продолжается гуляние. Договорились собраться в семь у Бурылина. Он курса не окончил, как впрочем, многие из нашей компании, но время от времени встречаемся... Я дела как раз завершил, остальное может Грумов докончить. Собирался умыться, переодеться и ехать. У меня тут квартира. Казенная, при кладбищенской конторе. Очень удобно... Так вот, если угодно, могу вас к Бурылину с собой захватить. Не знаю, все ли вчерашние придут, но тот, кто вас интересует, там будет наверняка, в этом я уверен... Извините, но это всё, что могу. Честь врача. Жалобные интонации патологоанатому с непривычки давались плохо, и Эраст Петрович сменил гнев на милость, не стал прижимать собеседника к стенке. Только головой покачал, удивляясь причудливой гуттаперчивости корпоративной этики: указать на вероятного убийцу, если с ним вместе учился, - нельзя, а привести в дом к бывшему соученику сыщика - сколько угодно. - Вы усложняете мне з-задачу, но ладно, пусть будет так. Уже девятый час. Переодевайтесь и едем.