Все это время Диляра Сеидзаде бессменно несла свою вахту у постели тяжело больного Учителя. Однажды ей попалась газета "Правда" со статьей о том, что советские врачи научились излечивать белокровие. Окрыленная, она принесла эту статью его лечащему врачу. Та, пробежав статью глазами, устало сказала:

- Никогда не верьте подобным заявлениям. Это просто реклама. В мире еще не было случаев излечения от острого лейкоза.

Трудно представить себе, что испытывал сам Алиовсат Гулиев, в нем боролись страх перед болезнью и надежда, что уж его-то эта чаша минует. И поэтому, будучи от природы оптимистом, он твердо верил, что болен чем-то совсем другим, что его скоро вылечат и жизнь пойдет по-прежнему.

Окружающие старались всячески поддерживать в нем эту уверенность, и он никогда не знал правды о состоянии своего здоровья.

Однажды лечащий врач сказала Диляре Сеидзаде:

- Не дай Бог, он узнает, что с ним. Вы знаете, сколько было уже случаев самоубийства?

Именно поэтому они всегда составляли два отчета по анализам крови: один - объективный, а другой - для Алиовсат муаллима. Одного только боялась Диляра ханум: как бы кто-нибудь из врачей не проговорился.

Вспоминает Диляра Сеидзаде:

"Как-то я должна была привезти ему анализы крови. Подхожу к больнице, поднимаю голову и вижу его, стоящего у окна. Он ждет меня с этими анализами. А у меня на руках объективные данные, которые подтверждают эту его болезнь. Что же делать? Понимаю, что у меня только один выход - обмануть его. В конце концов, решила я, это святая ложь, ложь во спасение. В больнице мы с врачом быстро составили очередную фальшивку, с ней я и пришла в палату.

Он увидел меня и с надеждой спрашивает:

- Ну что?

- Все в порядке, - говорю я и показываю только что состряпанную фальшивку.

Он очень обрадовался, когда услышал, что все в порядке. Стал спрашивать, когда же его выпишут.

Это было ужасно - знать, что перед тобой обреченный человек, которому всего сорок семь лет, и как же тяжело было при нем бодриться, шутить. Может быть, поэтому я и сама подсознательно гнала от себя мысль о неизбежном и не могла до конца поверить в неизлечимость его болезни.

Моя мама была врачом и всегда убеждала меня: "Кто может что-то точно знать, кроме хирурга, который оперирует и все видит своими глазами?". Я верила маме, потому что хотела верить. Оттого во мне теплилась надежда, что с Алиовсат муаллимом как-то пронесет.

Однажды, когда ему делали пункцию и брали кальций из костного мозга, он пожаловался мне:

- Ты знаешь, что самое ужасное в этой пункции? Это не столько больно, сколько оскорбительно. Тебя укладывают и в тебя вонзают этот кинжал, - он имел в виду плоский, похожий на лезвие, шприц, которым брали анализ костного мозга. - Это психологически жутко - ты лежишь беспомощный, и в тебя вонзают кинжал. Я больше не дам им делать это".

Тогда же, осенью 1968-го, доктор Дульцин попросил Алиовсат муаллима, чтобы кто-нибудь из его близких зашел к нему. Сказал, мол, хочет проконсультировать насчет диеты. Алиовсат муаллим отправил на эту встречу Диляру Сеидзаде и Тогрула Кадырова, который в то время учился в Москве. Он снабдил их рыбой, икрой - и молодые люди, нагруженные дарами Каспия, пришли к Дульцину.

Дульцин сначала спросил, кем они ему приходятся, а потом печально сказал:

- Ему осталось совсем немного, самое большее три месяца. Вы должны подготовить к этому его семью.

Молодые люди вышли от него потрясенные. На их плечи обрушили гору огромной ответственности. В растерянности они сели на больничную лестницу и стали думать, как же быть? Что делать? Кому из семьи Алиовсат муаллима они могут сказать такое? Жену это известие убьет на месте, а дети слишком молоды, чтобы переложить эту тяжесть на их плечи. Они поняли, что не могут взять на себя такую миссию. Оставалось одно: хранить страшную тайну и, насколько это возможно, делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит. К тому же сознание молодых людей слишком оптимистично, оно не может смириться с тем, что близкий тебе человек обречен и жить ему осталось считанные месяцы. "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда".

К счастью, Дульцин ошибся, Алиовсат Гулиев прожил после этого еще больше года.

Выписавшись из больницы, он поехал в санаторий "Узкое". В Москве у него были друзья Сидоровы, у которых он планировал пожить немного. В то время, чтобы восстановить силы Алиовсат муаллима, врачи давали ему уже очень сильные препараты, держали на преднизолоне, от которого он стал резко поправляться.

Поэтому, когда он приехал в Баку, его здесь никто не узнал: все его тело, лицо были отекшими.

Домашние, естественно, тоже не знали диагноза Алиовсат муаллима. Они были уверены, что у него малокровие. То, что от них скрывали диагноз, с точки зрения психологии, было абсолютно верным шагом врачей, которые его наблюдали. Потому что, если бы они не верили в то, что его вылечат, то не могли бы дать ему тот импульс оптимизма, который давали. Дети буквально по минутам контролировали, выпил ли он гранатовый сок, который рекомендовали врачи, верили, что это поможет, и эта вера передавалась ему.

Он и сам не знал своего диагноза и также думал, что у него малокровие.

В Баку Алиовсат Гулиев находился под наблюдением азербайджанских врачей, продолживших лечение своих московских коллег. Некоторое время он лежал в санатории в Мардакянах, потом переехал домой. Началось паломничество друзей и родных, услышавших о болезни Алиовсат муаллима и желающих убедиться, что теперь с ним все в порядке.

Да и сам он чувствовал себя настолько окрепшим, что даже вышел на работу.

Два последних года жизни Алиовсата Гулиева стали не только испытанием на прочность, которое обрушила на него жестокая и неумолимая болезнь. Трагическая тяжесть этих лет стала проверкой и для людей, составлявших окружение Гулиева, и не всем удалось с достоинством пронести ее. Людям, обреченным рядом с ним оставаться вечно вторыми, болезнь титана давала надежду на то, что с его уходом наконец-то и их заметят, оценят по достоинству.

Поэтому появление Алиовсата Гулиева в институте, то, что он и больной продолжал работать, радовало далеко не всех. Его недруги, надеявшиеся на то, что болезнь окончательно сломит этого человека, растерялись. Однако титан был уже слаб, и это придавало им силы. Они знали, что скоро его не станет, и потому хотели показать больному человеку, который не сможет им возразить, а тем более сделать что-либо против них, как они к нему в действительности относятся.

Но настоящие друзья не оставляли больного Алиовсата Гулиева. Они всячески старались помочь ему, отвлечь от грустных мыслей какой-нибудь интересной идеей, сделать хоть что-нибудь, что, возможно, облегчило бы его страдания.

Как-то пришла к нему и Мешадиханум Нейматова, которая помнила, как он, больной, торопил московский ВАК с утверждением ее докторской диссертации, как звонил, чтобы обрадовать ее. Сейчас пришла ее очередь сделать для него хоть что-нибудь.

- Алиовсат муаллим, - сказала она, - на Нардаранском кладбище я нашла несколько очень интересных надписей и хочу, чтобы вы посмотрели их.

Ход был безошибочный: предложить Гулиеву интересный исторический объект - значило быть уверенным, что он соберется и поедет туда. На самом же деле никаких новых надписей на этом кладбище Мешадиханум Нейматова не находила. Ей просто хотелось привезти Алиовсата Гулиева в Нардаранский пир, место, славящееся своей целительной силой. Однако при этом Мешадиханум муаллима прекрасно знала, что, расскажи она Гулиеву об истинных целях этой поездки, он бы наотрез от нее отказался.

Только в самом пире Мешадиханум Нейматова во всем призналась Алиовсат муаллиму, и более того, сказала, что намерена зарезать ягненка, дабы Аллах принял эту жертву и услышал ее молитву.

"Но, увы, эта жертва его не спасла, - рассказывает Мешадиханум Нейматова. - Может, думаю, Господь пожалел его, решил избавить от земных мук. Но наша история понесла невосполнимую потерю".