Вот и пришлось Абульфазу в ту злополучную ночь спать на скамейке сквера имени 26 бакинских комиссаров.

Впрочем, Абульфаз муаллим на брата обиду не таил.

- Всем, чего я достиг, я обязан Алиовсату, - с благодарностью повторяет он.

Не к одному брату был Алиовсат муаллим так строг. Его требовательность в полной мере испытало на себе и младшее поколение Гулиевых

Обратимся к воспоминаниям Афаг Гулиевой:

"В нем было органичное соединение жестокой справедливости и исключительной мягкости. В десятом классе у меня возникли проблемы с математикой. Одного слова папы достаточно было, для того чтобы мне поставили "тройку". Но он сказал: "Нет, ты будешь заниматься математикой". И я, которая собиралась поступать на гуманитарный факультет, была вынуждена заниматься с репетитором математикой, чтобы сдать выпускной экзамен.

После школы я поступила в Институт иностранных языков. Так как на французском отделении русского сектора не было, я поступила на азербайджанский сектор, но с руководством факультета было оговорено, что какое-то время мне будет разрешено сдавать экзамены на русском языке. Все хорошо, только на русском языке можно сдавать любые экзамены, кроме экзамена по азербайджанскому языку. Качество преподавания азербайджанского языка в русских школах в те годы было не то что плохим, а вообще никаким, и поэтому я занималась азербайджанским языком с репетитором - заведующим кафедрой азербайджанского языка.

И вот за неделю до экзамена он вызывает меня и говорит:

- Афаг, за такой короткий срок ты языка все равно не выучишь и экзамен вряд ли сдашь. - Но, видя мое огорчение, он тут же добавил. - Впрочем, делу можно помочь. Мой племянник в Академии наук сдает кандидатский минимум, а Алиовсат муаллим - председатель комиссии.

Короче, мне был предложен, говоря современным языком, бартер, экзамен его племянника - против моего.

Характер отца я знала и поэтому испытала муки ада, пока "подползла" к нему и постаралась, как можно красивей преподнести ему это "деловое" предложение преподавателя.

Он очень неодобрительно посмотрел на меня, его взгляд потух.

- Ты знаешь, - сказал он, - самое обидное - что этот человек не позвонил прямо мне, а посвятил тебя, ребенка, в то, чего ты никогда в жизни и в голову брать не должна. Однако раз он поступил именно так, я тебе скажу: если его племянник на экзамене ответит на "пять", то получит "четверку", если на "четыре", то получит "тройку" и так далее.

Естественно, что мы оба получили по "двойке". И все лето я с частным педагогом занималась азербайджанской грамматикой, чтобы в сентябре сдать переэкзаменовку".

В этой истории, рассказанной дочерью ученого, кроме "жестокой справедливости" Алиовсата Гулиева, привлекает внимание и желание максимально оградить детей от "суровой действительности", от проявления человеческих качеств, ему самому не присущих.

К детям Алиовсат муаллим относился с трепетной нежностью, которая усиливалась от сознания, что он слишком поглощен работой и не может уделить им столько времени и внимания, сколько хотел бы.

Об этом свидетельствуют интересные воспоминания сына ученого - Талатума Гулиева:

"Отца в семье я помню очень добрым человеком, хорошим семьянином, но в силу своей занятости он мог уделять нам очень мало времени.

У него был очень своеобразный режим. Когда я вставал в восьмом часу утра, чтобы идти в школу, свет в гостиной, где он работал, еще горел. Все его сотрудники: машинистки, стенографистки, переводчики, читчики - еще работали. Я спрашивал у мамы:

- Он не спит?

- Нет.

- Я хочу его увидеть.

- Нет, - говорила мама, - они заняты.

Я уходил в школу. Вернувшись домой, я снова упускал тот момент, когда мог бы увидеть его: отец уже уходил на работу.

Я считал, что мне повезло, когда днем поручали отвезти обед ему на работу. Это было редко, отец старался не занимать мое время, не отвлекать меня от учебы. Но, когда я приходил в институт, видел там тех же людей, что были у нас, они опять работали.

Отец вскользь виделся со мной, интересовался моими успехами. Все протекало довольно сухо, потому что сама обстановка не располагала к разговорам. К тому же, если б мы начали беседовать всерьез, это затянулось бы как минимум часа на три, потому что ему пришлось бы расспрашивать, как прошли мои последние несколько месяцев.

Приходил он домой, если не было аврала на работе, и он не засиживался там до утра, часов около восьми вечера. После легкого ужина ложился спать. Часов в одиннадцать - начале двенадцатого эта ударная группа снова собиралась у нас и принималась за ночную работу. Если кто-то из помощниц не мог оставаться ночью работать допоздна, отец часа в три ночи будил меня и просил проводить ее домой. Это было в любое время года, при любой погоде. Правда, он берег меня и старался делать это как можно реже.

Но, когда я, проводив эту женщину, возвращался домой, было уже часов пять утра, а к семи мне все равно вставать в школу. Отец, бывало, пользовался этими двумя часами, просил меня принести дневники - мой и сестер. Он настолько был увлечен работой и далек от наших школьных забот, что иногда даже забывал, что означает та или иная отметка. Правда, о "двойках" он, безусловно, помнил.

Пока он проверял наши дневники, мы с ним говорили по душам. Мне казалось, он немного стыдился того, что не может уделить нам больше времени. Словно оправдываясь, отец объяснял:

- Сынок, я должен много работать, должен оставить после себя имя, чтобы ты, как знамя, мог нести его по жизни.

В 1961 году он подарил мне на день рождения магнитофон с выгравированной на нем надписью: "Будь таким, каким я мечтаю тебя увидеть". Я пронес эту фразу через всю свою жизнь и сейчас горько сожалею, что он так рано скончался и не может порадоваться нашим успехам".

Этот процесс проверки дневников имел свою историю и динамику. Первоначально он проходил стихийно, как это описано в воспоминаниях Талатума Гулиева.

Но однажды между Алиовсат муаллимом и Иосифом Васильевичем Стригуновым состоялся следующий разговор.

- Никак не могу всерьез заняться детьми, - пожаловался другу Гулиев. Боюсь, запустят они школу, и я буду виноват. У тебя, Стри, хватает времени на детей?

- Не так много, только на то, чтобы проверять их дневники, - ответил Стригунов.

- Ты проверяешь их дневники? Постоянно? - удивился Гулиев.

- Раз в неделю - обязательно.

Очевидно, под влиянием этого разговора Алиовсат Гулиев задумался. С этих пор процесс проверки дневников стал осуществляться более планомерно. Каждую пятницу или субботу дневники предъявлялись отцу. По укоренившейся привычке делать заметки на полях читаемого Алиовсат Гулиев оставлял такие записи и на полях школьных дневников.

По воспоминаниям Джейран Гулиевой, эта еженедельная проверка дневников протекала следующим образом:

"Если в дневнике он находил "четверку", эта "четверка" подчеркивалась двумя чертами, если же в дневнике попадалась "двойка" или "тройка", папа подчеркивал их жирными линиями, а внизу появлялась запись: "Позор!" и подпись отца.

К "опозорившимся" принимались очень суровые меры воздействия: они отлучались от телевизора. В те времена ведь в семьях было всего по одному телевизору. У нас он стоял в гостиной, где отец работал. И никто не имел права просто так, без разрешения отца, включить его. Телевизор нам разрешалось смотреть только по субботам и воскресеньям. И притом это зависело от оценок в наших дневниках. В пятницу или субботу все мы четверо должны были предъявлять дневники, и в зависимости от успеваемости в течение недели решалось, кому можно смотреть телевизор, а кому - нет. И никакие возражения не принимались. Да и какие, вообще, могли быть возражения? Мы при папе боялись лишнее слово сказать или пошуметь, когда он работал".

Впрочем, за плохие отметки или проказы Алиовсат муаллим детей не ругал. Как мы знаем, он умел сдерживать свои эмоции. Алиовсат Гулиев лишь удивлялся и огорчался. Но и этого детям было вполне достаточно. Иногда хватало одного его взгляда.