Страшно стало Муумине. Она отвернулась и кинулась к отцу, поднимать его.

— Бежим, отец! — крикнула девушка.

— Да, дочь моя! Надо спасаться. Будь он неладен, этот свет. Люди совсем сбесились, на зверей стали похожи. Бежим, навсегда покинем проклятые места! Ты садись на его коня, а я уж как-нибудь на нашем, хотя, кажется, вконец загнал его… — Конь Ливинда и правда стоял весь взмыленный, на боках пролегли белые борозды пены, с удил свисала слюна. — Бежим, дочь моя, бежим!

— Куда, отец?

— Куда-нибудь, где не мучают, не убивают, где тихо!..

— Как же наш аул, наша сакля?..

— Ничего, Муумина, и в других местах есть аулы, есть сакли. Найдутся добрые души, приютят нас!..

— Отец, я не хочу покидать наши места.

— Не перечь мне, дочь моя, я знаю, что говорю.

— Но здесь ведь сейчас белый всадник!.. — взмолилась Муумина.

— Тут льется кровь! — словно бы не слыша ее, сказал Ливинд. — И нет людей, одни звери. Время дорого, надо спешить!..

— Зачем же ты придумал сказку о белом всаднике? — невольно упрекнула его Муумина.

— Я устал от жестокости! Может, где-то люди добрее! Торопись, дочь моя!..

Они сели на коней и, не заглянув в аул, где белый всадник со своим эскадроном расплачивался с врагами за страдания куймурцев, выехали из лесу.

Муумине так хотелось хоть одним глазом глянуть на Хасана из Амузги. Ведь он услышал ее, явился на зов! Но в Куймуре шел жестокий бой, и, хотя белый всадник совсем рядом, Муумина не увидит его!.. Противиться воле отца она не смела. А душа ставшего зрячим Ливинда рвалась вон, подальше от бойни, от зла, от жестокости. Рвалась к покою.

Мир оказался не таким прекрасным, как представилось Ливинду в миг прозрения. Цвет крови подавил радость бедного старика. И Ливинд решил искать мира и покоя в неведомых ему местах, бежать в Кайтагские или Табасаранские горы.

Что ж, в добрый час. Хотя в общем-то пока еще не легко обрести этот мир и покой на восставшей земле Дагестана.